Фриц Шахермайр - Александр Македонский

Но царю не удалось продолжить свою речь, ибо тут и разразилась буря негодования, тут-то и выявилось, сколь оскорбленными чувствовали себя воины. Выступали и те, кто должен был вернуться на родину, и те, кому надлежало остаться, выступала как бы вся армия, как бы весь народ поднялся, чтобы с горечью обвинить царя в отступничестве. Общий шум вселял смелость в отдельных ораторов: если они уже не нужны царю, пусть он распустит сейчас всю армию и со своим отцом Аммоном отправится один в поход.

Исстари на войсковом собрании разрешалось возгласами выражать одобрение или неодобрение. И Александра просто заставили замолчать, его открыто высмеяли. Не было ли это началом брожения и бунта? Да, он больше уже не прежний «отец воинов» и не народный правитель, хотя и стал могущественным властелином мира. Александр не мог допустить такого обращения с собой. Когда воины позволили себе смеяться над ним как над сыном Аммона, царя охватил необузданный гнев, и он обрушился на бушующее собрание. Он соскочил с трибуны, указал на самых громких крикунов и повелел казнить их. Александр вновь был таким же, как в ту страшную ночь Мараканды [334] Автор имеет в виду ночь убийства Клита, происшедшего в Мараканде. , он превратился в демона, который повинуется лишь силам стихии. Царь не раздумывал и судил, он просто уничтожал всех, кто оказывал ему сопротивление.

Войсковое собрание оцепенело и умолкло, оно было потрясено не столько нарушением своих прав, сколько безмерностью и стихийностью царского гнева, который парализовал всякое сопротивление. Царь вновь поднялся на трибуну и заговорил, но уже резко и язвительно. В начале речи он упомянул Филиппа: воздал должное своему земному отцу, восхвалял его славные дела. Но затем заговорил о себе, о том, что совершил со своим войском, об их общих перенесенных трудностях и боях, о победах и почетных ранах, о заботах, о любви, которую он всегда питал к своим воинам. И эти его воины теперь бросают его?! Он никого не удерживает, но пусть они расскажут на родине, что нарушили верность царю и доверили его охрану азиатам. Горькой спокойно он закончил свою речь словами: «А теперь идите!» [335] Наиболее достоверным автор считает сообщение о бунте в Описе Арриана (VII, 8 и сл.), ибо его рассказ восходит к Птолемею, который был свидетелем события. Отдельные подробности см.: Diod. XII, 108 и сл. (из Клитарха), и Plut. Al., LXXI.

Оставив собрание в растерянности и смятении, царь удалился и приказал к себе никого не пускать. Оставшись один, он стал роптать на судьбу, которая уже давно преследовала его. Он принес ей в жертву Пармениона и Филоту, она же похитила у него Клита, Каллисфена и лишила его верности «пажей», теперь она отнимает и его любимых воинов. И всегда повторялось одно и то же: люди не хотели ни видеть его цели, ни идти его путем, ни подчиняться его планам преобразования мира. Никогда еще конфликты, в которые он был ввергнут своим характером и непреложностью своих планов, не представлялись ему такими трагическими, как в эти часы.

Но через два дня он призвал к себе персидских военачальников и всех иранцев, имеющих ранг «родственников» [336] По персидскому обычаю «родственники» имели право на поцелуй самого царя (Arr. VII, И, 6). . Александр передал им командование и приказал составить новую армию только из людей Востока: фалангу, конницу, отряд гипаспистов и даже эскадрон телохранителей царя. Сторожевая служба также была передана персам. Распри опостылели ему, и царь решил вообще отказаться от македонян.

Теперь македоняне-воины столпились у резиденции царя. Они чувствовали себя беспомощными, брошенными на произвол судьбы. Сумеют ли они вернуться на родину без царя? А если даже это им и удастся, как примут их на родине? Раскаяние воинов было так же сильно, как и их недавняя озлобленность. Они взывали к царю, бросали оружие перед входом в его резиденцию, готовы были сами выдать зачинщиков. Простить в такой момент означало для Александра не только последовать велению сердца, но и одержать полную победу. Примирение было ему необходимо хотя бы из-за Македонии. Если войсковое собрание готово подчиниться ему, то пусть безоговорочно признает все его будущие распоряжения — необходимые отставки и реформу армии. Путь для создания новой армии оказался открытым, даже более открытым, чем это было до бунта. Преисполненный радости, царь появился перед умоляющими его о прощении воинами, и их мольбы растрогали его до слез. Когда один поседевший в боях военачальник попытался объяснить мятеж ревностью к персидским «родственникам», Александр воскликнул: «Всех вас я назначаю своими «родственниками», — и поцеловал его. Тогда воины бросились к Александру, чтобы получить от царя родственный поцелуй. Благословляя богов, воины с песнями вернулись в лагерь.

Затем состоялся праздник примирения [337] Arr. VII, 11, 8 и сл. . Он не сопровождался безудержным весельем, а был задуман как торжество в честь новой армии. Александр опять был в кругу своих старых македонских воинов. Тут же присутствовали персы, иранцы и представители других народов. Все собрались, чтобы принести жертвы богам и молиться им. Впервые это относилось не только к богам Олимпа, к Аммону, Гераклу и всем бессмертным богам старой родины, но также и к Ахурамазде и его святым «помощникам» — Анаит, Митре и всем иранским божествам. Восточные маги совершали свои обряды на равных правах с европейскими жрецами.

Таким образом, иранские боги были официально признаны богами империи. Важности этого праздника примирения соответствовала торжественная, величественная молитва, под знаком которой происходило жертвоприношение: молились о даровании македонянам и персам согласия и общности правления.

Знаменитая молитва в Описе имела ту же цель, что и бракосочетание в Сузах: объединение верхних слоев македонян и иранцев. И хотя Александр питал склонность к идее братского объединения всех людей, в армии и правительстве обе нации должны были сохранять свои преимущества. Для объявления этого перед лицом будущего мира и была произнесена молитва, ставшая как бы государственным актом.

Затем все македоняне, добровольно пожелавшие уйти в отставку по старости или болезни, были отпущены. При расставании Александр по-царски одарил их, тем самым выразив свою любовь и благодарность.

Богатый мир идей Александра получил после его смерти дальнейшее развитие благодаря трудам философов-стоиков. Совершенно естественно, что после кончины царя некоторые из них несколько необдуманно объявили Великого царя поборником гуманности. Оки приписывали ему защиту тех идей, которые проповедовали сами. Это прежде всего относится к видному греческому ученому Эратосфену; его воззрения были позднее восприняты Плутархом, который в своем первом, еще незрелом труде об Александре представлял царя неким посланником божьим и законодателем нового мира. Александр, по мнению Плутарха, хотел, чтобы обычаи, отношения людей, их образ жизни смешались «в кубке всеобъемлющей любви». Александр хотел, чтобы люди считали своей истинной родиной весь мир, ойкумену. Его главной целью, как полагали Плутарх и стоики, было принести людям согласие, мир и единение [338] Plut. De fort. Al., I, 6, 329B; I, 9, 330B; Strabo I, 66 и сл. . Некоторые современные ученые слишком доверчиво отнеслись к подобным концепциям и стали рассматривать Александра как идеалиста и мечтателя.