Николай Караченцов - Корабль плывет

Многие партнеры Коли становились его друзьями. И прежде всего это надо сказать о Володе Васильеве. Я считаю, что постановка ««Юноны» и «Авось»» во многом, если не вообще, удалась, потому что был приглашен Володя Васильев. Он нашел хореографическое решение музыкального спектакля. И он стал его соавтором. Мы были на гастролях в Ленинграде и жили в «Астории», когда он приехал к нам, отменив свои гастроли в Италии. Наш день начинался со «станка», потом Володя вел репетицию, потом продолжал работу у себя в номере «Астории», а вечером приходил к нам. Мы вместе ужинали, включали музыку Рыбникова, и я никогда не забуду, как на эрмитажевских сирийских коврах, знаете, такого голубого цвета, с заклепками (и вазы китайские тоже с заклепками, там написано: «Эрмитаж, номер такой-то»), они начинали репетировать. Коля — сам за себя (Резанов), а Васильев — за всех и даже за Кончитту. Я никогда не забуду, как я сидела, поджав под себя ноги, на креслице, оно тоже какое-то там антикварное, и рыдала, когда Володя ставил сцену любви. Он играл Кончитту, и я забыла, что это Володя Васильев, что это лауреат самых маститых премий. Я видела перед собой маленькую девочку, трепетную. Он шел навстречу Резанову, и раздавалось «Ангел, стань человеком…», он шел и рыдал, потому что изображал девочку, девственницу, которая идет на свою первую встречу с большой любовью, она любит этого человека. Как он ставил эту сцену! И, тут же переключившись, махнет рюмочку наливки и спрашивает: «Так, ну как, Люд, все нормально?» Потом он переходил к другой сцене, изображал женщин с веерами и испанцев с их дурацкими бабочками. Это было так смешно!

Он работал каждую минуту…

А еще бывало после спектакля мы с ним шли в Дом кино на просмотр, часов в 11–12 вечера, на какой-нибудь фильм известного зарубежного режиссера. Например, Феллини, Скорсезе, Трюффо или братьев Тавиани. Потом обсуждали то, что увидели. Это было сотворчество. У нас был нюх на самое выдающееся кино, которое не показывали в обычных советских кинотеатрах. Оно вызывало у нас массу ассоциаций с окружающей жизнью.

Володя читал самую лучшую литературу. Он рассказывал о своих впечатлениях, о своей жизни, о своих переживаниях, разочарованиях. То есть он был все время с нами — с Колей и со мной — жил. И мы всегда об этом вспоминаем, потому что он — личность большого творческого диапазона. Он такой же мощный по энергетике, как и Коля. Я помню его Спартака, который меня потряс, это незабываемо. Понимая, что Коля должен создать нечто весомое, он все время питал его творчески, как бы целебной живой водой орошал.

Однажды Володя пригласил нас к себе на дачу. Мы там ночевали, видели, как его жена, Катя Максимова, собирается утром на репетицию, ест тертую морковку со сметаной. Он делает ей на завтрак кофе… Но мы видели ее и тогда, когда у нее было плохо с позвоночником, когда она не могла сидеть, когда ее лечили иголками, еще чем-то. Помню, как она стояла в автобусе, поскольку могла только стоять или лежать, сидеть она не могла, ходить она тоже не могла. Но она это преодолела и вновь стала танцевать, творить. И для нас эта дружба — многое. На Колино 60-летие все щелыковцы были. Но самый большой для нас подарок был, когда пришли Володя с Катей и ее мамой Татьяной Густавовной. И потом, когда уже была огромная пьянка-гулянка человек на четыреста в «Праге», Володя подошел ко мне и говорит: «А я, Люда, повторяю, чтоб ты не забыла: картина «Русская церковь» — это подарок от нас с Катей, я нарисовал. Не забудьте!»

Теперь эта картина висит у нас дома на самом почетном месте. И я смотрю на нее и думаю, что каждая встреча с Володей и Катей — огромное счастье. Мы действительно их любим безумно. Он подарил нам «Юнону»… Он нам ее подарил, он ее напитал, он ее создал.

Еще хотелось бы рассказать о Диме Брянцеве. До нашего знакомства с ним, мы уже много знали о его творчестве. Дима был знаменитым балетмейстером. Мы смотрели его «Галатею», где прекрасно танцевали Катя Максимова и Мариус Лиепа, и поражались: как такое чудо вообще можно было поставить? Манера этого балетмейстера была просто необыкновенной.

Как-то мы оказались вместе с Димой в санатории «Актер» и подружились. Его и Колю объединяла общая черта — какая-то детскость, умение все воспринимать непосредственно, впитывать все новое. И еще они сошлись во взглядах на творчество, часами беседовали о нем. Коля отлично разбирается в балете, он, можно сказать, вырос в Большом театре, где работала его мама. Поэтому он смог тонко оценить талант Димы, понять его творческую уникальность. И когда Брянцев стал главным балетмейстером Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, мы ходили смотреть его постановки, обсуждали их. Коля досконально разбирал все его балеты. Дима тоже интересовался творчеством Коли, приходил на все его спектакли.

Когда в Ленинград приехал Бежар, мы ходили на все его балеты. Впечатление было фантастическое, и мы радовались тому, что Дима так много перенял от великого француза.

И уникальность Диминого таланта, которую ценил Коля, как раз в том, что он — истинно русский балетмейстер, впитавший в себя все лучшее из творчества и Петипа, и Бежара, и Баланчина. В то же время он выработал свой собственный неподражаемый стиль. На его постановках я хохотала и плакала. Он поставил великий балет «Оптимистическая трагедия». О трагедии женщины, вовлеченной в круговерть революции. Это — женщина-солдат, ничего страшнее быть не может. Дима гениально показал, что женщина и война — вещи несовместные. В финале языком танца, пластики, с поразительной силой показано, как революция ломает ее, женщину, и она гибнет. Ее убили не белогвардейцы. Ее убило то, что она изменила своему предназначению, — быть женщиной — и стала воином. На просмотре этого балета нам с Колей трудно было удержаться от слез.

Или вот спектакль «Травиата», который поставил Дима. Это — одна из его последних работ. Боже, сколько выдумки! Или балет «Укрощение строптивой». Весь зал хохочет, хохочет до слез. Сочетание комедийности и трагедийности — вот, что было замечательно в его творчестве. А его балет «Суламифь», основанный на библейском сюжете? Какая глубина! Такое мог воплотить на сцене только истинно верующий человек.

И опять-таки особая благодарность Диме за то, что он поставил танец для Коли и Инны Михайловны в спектакле «Sorry». Причем поставил совершенно бескорыстно: «Я рад подарить вам все, что могу!»

Как и все композиторы и поэты, с которыми работал Коля, Дима вошел в наш дом, стал близким для нас человеком. Я привыкла, придя домой и, включив автоответчик, слышать его голос «Ну, где вы? Я соскучился! Почему вы не звоните? Пиндосы!» (Это было его любимое выражение). Коля стал крестным Диминого сына Ванечки, который очень похож на отца. Дай Бог ему и его маме Катерине здоровья!