Николай Караченцов - Корабль плывет

И тут вдруг звонит телефон Нади, моей племянницы, и я слышу её крик: «Что?! Что?! Авария?! Где вы?!» Хватаю трубку, ору: «Андрей, что?!!» Он бормочет: «Я ничего не помню. Коле плохо. Он в крови». И слышу голос, видимо, шофера: «В 31-ю больницу». Я соображаю, что это в пяти минутах езды от меня. Сестра рыдает, племянница рыдает, я говорю: «Всем успокоиться! Ирина, ты отвечаешь за маму. Сейчас приедет катафалк, и ты ее отправишь. А мы с Надей едем туда».

Приезжаем в больницу, я спрашиваю: «Куда отвезли Караченцова?» И вижу каталку, которую уже вывозят, а на ней разрезанную одежду Коли — джинсы, свитер, ботинки — все в крови. Слышу слова врача: «У него черепно-мозговая травма». И по тому, как повели себя медсестры, а они сказали: «Пойдемте, мы вам дадим чаю, отдохните…» — я понимаю, что дело очень плохо…

Первой Колю увидела бригада скорой помощи — совершенно случайная машина, которая возвращалась в свою больницу. Увидев перевернутый автомобиль, они бросились вытаскивать пассажиров и сразу же, еще в дороге, стали оказывать первую помощь. Колю они не узнали — он же был весь в крови. Колино имя выяснили только по железнодорожному билету, который оказался у него в кармане. Врач поднял на ноги всех специалистов… Потом я увидела этого врача — Петра Ефименко. Удивительной красоты парень, и такое в его в лице благородство… Помню, сказала ему: «Спасибо вам за то, что вы спасли моего мужа…»

Главный врач 31-й больницы Георгий Голухов сразу же вызвал группу нейрохирургов. В ту ночь по Москве дежурила бригада Боткинской больницы, которая приехала немедленно. Хирург Василий Калюжный и его коллеги из 31-й больницы Евгений Федоров и Станислав Будзинский — низкий им поклон — не побоялись взять на себя ответственность.

Вспомните, что было с Андреем Мироновым, ведь тогда никто из медиков не осмелился принять меры… А Коле вот спасли жизнь. Притом, что травма у него была тяжелейшая — череп расколот, как разбитое яйцо, вся голова в трещинах да еще переломы носа, челюсти, пробоина с правой стороны в височной части… Но они начали операцию, потому что очень хотели спасти, хотя понимали, что ситуация практически безнадежная.

Авария произошла без десяти два ночи, а операцию начали в 4 часа утра. «Идите домой, вам сейчас здесь делать нечего», — сказали мне… И я вместе с племянницей Надей и ее отцом Андреем, который отказался оставаться в больнице, несмотря на то, что у него было тяжелое сотрясение мозга и множество ушибов, отправляюсь домой. Мне же надо было заниматься мамиными похоронами. Прихожу в дом, откуда только что увезли маму… Через каждые полчаса с дачи мне звонит наша невестка Ирочка. Как врач-ординатор той самой 31-й больницы, она хорошо знает ее главного хирурга. Заикаясь от волнения, Ира сообщает мне последние новости. Помню, все время пытаюсь ее хоть как-то подбодрить: «Ирочка, ты не должна нервничать, ты же в положении, на седьмом месяце! Успокойся. Звони врачам и перезванивай мне — рассказывай, что там происходит…» В 8.15 она мне звонит и, уже не заикаясь, говорит: «Операция закончилась. Врачи сказали, что предстоит долгий путь выхаживания». И вот Ирочка со своим животом едет с дачи в больницу к Коле, а я с сестрой и племянницей отправляюсь в морг. Андрея мы оставили дома…

В 11 часов мне опять звонит Ира: «Николая Петровича перевозят в Склиф». «Кто позволил?! — кричу я. — Кто это сделал?! Его нельзя перевозить!» Она объясняет: «Сюда приехал профессор Крылов — руководитель отделения нейрохирургии Института имени Склифосовского, главный нейрохирург города Москвы, он берет ответственность на себя. Дело в том, что в 31-й больнице нет специализированной нейрохирургической реанимации…» В общем Владимир Викторович Крылов и заведующий нейрореанимационным отделением Сергей Васильевич Царенко приняли такое решение. Конечно, они страшно рисковали… В 11.00 Колю перевозят, а в 18.00 того же дня начинают делать новую операцию, о чем мне опять же по телефону сообщает Ира. «Как операцию?! Еще одну?!» — в полном ужасе ору я. «Да, оперировать необходимо, у него повторная гематома». Я вообще перестаю что-либо понимать.

Эта операция заканчивается где-то в 20.15. В это время я уже возвращаюсь домой — весь день ушел на организацию маминых похорон. Дома меня ждут Инна Чурикова, Боря Чунаев, другие наши с Колей друзья. Я — не в себе. Помню, все повторяю: «Не могу я сейчас к нему ехать…» Они меня поддерживают, успокаивают: «И не надо, тебя все равно не пустят…»

Первый раз после аварии я увидела Колю только в день похорон мамы — рано утром 2 марта… Мы всей семьей приезжаем в Институт имени Склифосовского. Меня встречает Царенко и начинает что-то объяснять. Говорит долго. Я его внимательно слушаю, но из-за страшного нервного перенапряжения ничего не соображаю и твержу только одно: «Я все равно ничего не понимаю, хочу только увидеть его». Тут подходит Крылов и тоже что-то начинает говорить. А у него такой тихий, обволакивающий, убедительный голос… Услышав его, я словно ступила на островок надежды… Посовещавшись, врачи все-таки проводили меня к Коле. Впоследствии мне рассказали, что именно в тот день они ждали, что он умрет. То есть ситуация сложилась критическая, надежды на благополучный исход не было никакой. И мне стало понятно, почему доктора на меня так смотрели, почему не хотели пускать к Коле. Они боялись, что он умрет на моих глазах. Это был решающий день…

И вот я вижу Колю — красивого, атлетически сложенного… Он лежит голый, с забинтованной головой, со всякими трубочками, и мне кажется, что он просто спит. Я его целую и шепчу: «Колечка, я все сделаю, как ты просил. Мамочку мы проводим красиво, все сделаем, как надо… А ты тут без меня ничего не придумывай… Просто лежи и жди. Я приду и непременно тебя вытащу…» И уезжаю хоронить маму, потом — на поминки. Со следующего дня начинаю приходить к Коле каждый день.

Сейчас мне кажется, что в те дни я вообще не спала. Ложилась дома на Колино место, на его подушку и как-то проваливалась — не в сон даже, а в какое-то забытье. А вставала как по звонку. В 7 часов — подъем, в 9 — служба в церкви, потом Склиф, потом опять служба, потом встречи-созвоны с врачами, ночью опять пропадание в полусне и снова молитва… Я играла с Колей в спектакле ««Юнона» и «Авось»» Казанскую Божью Матерь и молилась за него перед иконой Казанской Божьей Матери. В свое время, чтобы исполнить эту роль, я брала благословение в Сергиевом Посаде у иеромонаха отца Владимира. И после случившегося с Колей поехала туда же. Стояла на коленях несколько часов и молилась.

А потом каждый день я говорила Коле: «Колечка, я тебя жду. Возвращайся». И читала ему Псалтырь, начитывала Песни Давида… Я верю, что эти сложенные веками слова очень сильно действуют… В больницу приходили наш сын Андрюша с Ирой, Миша… Ирочка, беременная, часами стояла в реанимации — голодная, не евши, не пивши, но никуда не уходила. Мы думали, что она там родит. Она читала Коле стихи, пела песни; мы все его гладили, разговаривали с ним. В том странном состоянии, когда он вроде бы «проснулся», но глаза не открывал, он держал нас за руки, слегка их пожимая, ему нравилась больше всего рука беременной Ирочки. Врачи мне потом сказали, что люди в таком пограничном состоянии могут общаться с еще не родившимся ребенком. Интересно, что сейчас он, пожалуй, больше всего скучает по Янечке, все время спрашивает, когда ее привезут.