Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Дети кончают «хай скул» и всецело поглощены тем, что делать дальше. Продолжать учебу без денег не так просто. В любой колледж необходимо в среднем около 2000 долларов в год, где их взять? Ляля считает: я заработаю за лето 300 долларов, 300 долларов дадите вы (мы пообещали), значит, останется пустяк, всего 1400 долларов, а кто нам их даст?

А после Лялечки кончает Володюшка.

— Что же мы будем делать?

Так и живем: а что же будет дальше?

И вдруг получили регистрационный номер на патент. Удивительно приятно было получить его. Но дальше, что с ним делать дальше?

Были у Лайонса, как всегда, жарко обсуждали наше положение Джин уже много сделал в отношении проведения «билля» через сенат.

Кирилл, в частности, упомянул об изобретении и в общих словах постарался объяснить суть его.

Джин, со своей стороны, предложил познакомить нас с г-ном Строссом, которого он обрисовал как мультимультимиллионера.

— По-моему, я его знаю. Он среднего роста, плотный мужчина, — сказал Кирилл.

— Нет, нет, — запротестовал Джин, — высокий, худой.

Подошла Билли:

— Он круглолицый, плотный, плешивый, женат недавно на секретарше, имеет неофициально приемного сына.

— Так это тот самый. Мы его знаем! — почти в один голос произнесли мы с Кириллом.

Не могу сказать, чтобы я была в восторге от того, что мы его знали, хотя Кирилл сделал вид, что это очень приятный сюрприз.

Как только мы вернулись из Пенсильвании, эмиграционное бюро послало нас на медицинский осмотр. Это значило, что наше дело сдвинулось с мертвой точки. Но через неделю после осмотра меня снова вызвали на повторный осмотр, так как обнаружили на снимке пятно на легком и подозревали, что у меня вспыхнула активная форма туберкулеза.

Туберкулез, надо сказать, для американцев хуже проказы. С этой болезнью нельзя попасть в Америку ни при какой погоде.

И очень трогательно было видеть, как врач, зная, чем грозит такой диагноз, долго не хотел давать свое заключение, стараясь найти какую-нибудь лазейку в законе, которая облегчила бы наше положение.

Эмиграционные власти требовали результаты медицинского осмотра, а доктор тянул и искал какой-либо выход, и только после нескольких настойчивых писем из эмиграционного бюро относительно результатов медосмотра Кирилл уговорил доктора дать свое заключение.

Меня же напугали до такой степени, что я боялась приласкать, поцеловать детей, мужа, хотя я не кашляла, температуры у меня не было и вообще не выглядела безнадежной туберкулезной больной. Но, принимая во внимание, через что нам пришлось пройти за это время, всего можно было ожидать, так как для этого надо было иметь чудовищное терпение, железные нервы и здоровье.

Наступил сентябрь, поднялась ужасная тревога, меня требовали чуть не с полицией отправить немедленно в туберкулезный санаторий — больницу. «Санаторий» — это не санаторий в нашем понятии, где люди отдыхают, хорошо питаются, гуляют и набираются здоровья и сил для продолжения своей работы.

Это больница. В то время лекарств для лечения туберкулеза еще не существовало, поэтому какие-то умные врачи придумали довольно странный способ лечения. А именно укладывали больных туберкулезом в больницу в постель, изолировали их от окружающей среды на 2, на 3, на 4 года, а часто и навсегда.

У меня нет ни сил, ни слов передать, что мы чувствовали и как мы пережили это время. Мне кажется, даже такой мировой писатель, как Л. Н. Толстой, и даже такой душу выворачивающий писатель-психолог, как Достоевский, не смогли бы даже приблизительно изложить на бумаге то, что пережили мы в это время.

Как уйти от детей, от семьи, находящейся в таком ужасном положении, минимум на 2 года, как мне сказали врачи? Кирилл без работы. Оставить детей в чужой, еще мало знакомой стране, где у нас не было ни родных, ни близких людей, кроме случайных знакомых, которые искренне сочувствовали, обещали присмотреть за детьми. Но речь шла не о нескольких днях или неделях, а о минимум двухгодичном отсутствии, лежать в больнице, в которой дети не могли бы даже навещать меня.

Итак, я попала в туберкулезный санаторий «Дебора». По нашим советским понятиям это просто больница для туберкулезных больных. Но бог с ним, пусть будет санаторий. Снаружи приветливо, прямые стены выкрашены в светло-желтый цвет, большие окна. Чистенько, цветы, но внутри я никогда не хотела бы быть.

Вечером, часов в шесть, когда мы приехали в этот санаторий, меня приняла симпатичная худенькая секретарша, сама еще как будто не оправившаяся от туберкулеза. Несколько пустых вопросов — и я наверху.

Кириллу, я знаю, очень тяжело было уезжать отсюда одному, а мне нестерпимо тяжко было остаться. Ныло сердце о детях, как они, мои крошки, будут чувствовать себя без меня?

Господи, что же произошло? До этого момента я еще не могла вполне осознать всю глубину случившегося. И в тот момент, когда я осталась одна и переступила порог палаты, меня охватило животное чувство страха.

Внутри длинный коридор и двери, двери, двери. Каждая дверь — это вход в палату, и как выглядят эти палаты? Весь корпус с одного конца до другого разделен на квадраты перегородками, не доходящими до потолка приблизительно на метр-полтора. Напротив сплошные окна, и со стороны окон длинный проход вдоль всех палат, с одного конца здания до другого. Палаты не закрываются, как в жестких железнодорожных вагонах в России. В каждом таком квадрате стоят 4 кровати, комод, ночной столик, стул.

При входе в нашу палату с левой стороны от двери моя кровать. С правой стороны напротив подняло голову прозрачное светло-желтое привидение с огромными глубоко впавшими черными глазами (такие я видела у переживших голодовку ленинградцев), заострившимся носом, руки тонюсенькие, прозрачные, как у рахитичного ребенка.

Ближе к окну бросилось в глаза кроваво-красное, во всю щеку, родимое пятно у очень симпатичной женщины, чем-то напоминавшей Кирину сестру.

Быстро бросив чемодан, я выбежала из палаты, душили слезы, хотелось не плакать, а просто выть. Хотелось уйти, пока не поздно, в лес, в поле, куда угодно, куда глаза глядят, исчезнуть. Но пришлось проглотить застрявший в горле и душивший меня комок и вернуться уложить вещи в комод. Мне не хотелось укладывать свои вещи в ящики стоящего возле моей кровати комода, ведь там уже лежали вещи каких-то больных, а я еще не верила, что я больная, и думала: если произошла ошибка, то здесь я определенно подхвачу туберкулез.

Но я уже здесь и должна быть здесь до тех пор, пока не скажут, что я поправилась, а поправиться я должна, меня ждут дети, ждет Кирилл. Переодеваться я пошла в ванную комнату. Вошла среднего роста женщина в очках: