Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Мне назначили жалованье. Навезли из каких-то немецких притонов «сестер» смотреть за порядком. Наши девушки потихоньку разбежались. И пошли немцы хозяйничать по-своему. Превратили пионерский дворец в немецкий вертеп. Я покрыл все стулья лаком, так они заставили вымыть их горячей водой, ну они и облезли все, — вздохнул он грустно, — да и много еще такого.

Все это было сказано спокойно, а меня охватил ужас. Он даже спел какой-то советский романс:

— Это из города Ростова-на-Дону. Вы там были когда-нибудь?

— Нет, — ответила я.

Мне даже жутко было подумать, что можно было быть в том же самом месте, где обитало вот такое чудовище. Нет, в таком Ростове я, к счастью, не была и таких людей, кажется, тоже не встречала.

Мы кончили ужин, я дала ему деньги:

— Вы знаете, я сегодня чуть не бросился с моста в Гудзон, так тяжело было. Верите ли, я видел смерть в глаза, но сегодня я впервые плакал, как ребенок, — он даже прослезился, потом запел: «Пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу. Сегодня ты, а завтра я…»

В лагере он, правда, занимался безобидным делом — продавал землянику.

— Вы знаете, что такое земляника? — спросил он у меня.

Я слушала его и все время думала: «Вот вам еще один „Бег“ Булгакова и даже, пожалуй, похлеще тараканьих бегов в Константинополе».

С его женой Женей, о которой он вспоминал и 10 дней сидел в тюрьме за дебош, кстати, очень неприятной особой, все на нее жаловались за грубость, мы встретились на пятой авеню в Нью-Йорке в книжном магазине «Фор-континент», где она работала.

Кирилл сообщил:

— Я зашел к доктору, он был очень внимателен и долго со мной говорил. Он сказал мне: «Мы никого не можем заставить», но считает, что ты немедленно должна лечь в госпиталь, что там есть свободное место, что это хороший частный госпиталь. Там есть комната на троих, это лучшая комната. Он сказал: «Я буду лично наблюдать за ней и надеюсь, ей будет там неплохо. Около года — и она будет здорова» — так сказал мне доктор.

Легко сказать, около года… Год тому назад мне тоже сказали, что через год, а сколько я мучилась, терпела, и снова — через год. Уйти из дому, оставить опять одних детей в этом положении. Хочется не только кричать, а хочется уснуть и никогда больше не проснуться.

Несмотря на то что я не хотела даже думать о понедельнике, я все-таки решила все перебрать и приготовиться, привести в порядок весь пустой ребячий гардероб. Мои милые, хорошие, как же они будут одни без меня? Мне даже трудно объяснить, как тяжело и больно мне было оставить детей.

Наутро я заявила:

— Знаешь, Кира, не лежит у меня душа снова идти в госпиталь. И честно сказать, я даже смысла не вижу опять мотаться по госпиталям. И для меня и для врачей ясно, что нужно для меня и что мы не можем себе позволить.

— Нинок, но доктор сказал, что у них есть возможность поместить тебя в хороший санаторий, надо пойти, надо же лечиться. Нам хочется, чтобы ты скорее поправилась.

В час дня мы очутились у огромного серого здания, занимавшего почти два квартала. У входов полицейские, идем по длинному как подвал коридору, поднимаемся на второй этаж. За столом регистрации девушка дает нам заполнить анкету. Несмотря на уже приобретенный большой опыт, меня не перестает удивлять куча вопросов, с моей точки зрения никому не нужных: «Ваша религия? Имя и фамилия ваших родных? Чем они занимаются? Где вы родились? На какие средства живете? Есть ли у вас сбережения»? И сотня других подобных.

И так я попала, как говорят, из огня да в полымя.

Всю ночь бушевала буря. В плохо закрепленные рамы со свистом проникал в палату ветер, всю ночь — гу-гу-гу, фю-фю-фю-фю, соседка всю ночь, бедная, кашляла так, что уснуть было невозможно. Третья соседка Стела, рыжая, с зелеными глазами, храпела вовсю. Я всю ночь промучилась, не могла уснуть. Это была «лучшая» угловая комната на троих. Когда вторая соседка пошла в туалет, кашель прекратился, я старалась уснуть, но в это время раздался колокольчик, и все, кто мог, выходили в коридор на утреннюю молитву, а тех, кто не мог ходить, выносили на носилках. Так продолжалось каждое утро. Я через открытую дверь старалась понять, о чем исповедуются или молятся все.

Сестра читала молитвы быстро, задыхаясь, без передышки, почти злым голосом.

Я решила спросить соседку:

— Скажите, Стела, о чем она молится каждый день?

— Она молится обо всем и обо всех, — ответила она.

— Я стараюсь разобрать и понять…

— И не старайтесь, я уже год здесь и с трудом это делаю. Там все: и бейсболисты, и боксеры, и карточные игроки, и наркоманы, и о тех, кто пьет, обо всех у нее молитва одна и та же. Вы католичка? — спрашивает она у меня.

— Нет, — отвечаю.

— Я тоже нет, я принадлежу к методистской церкви. Но сестра моей матери переменила религию на католическую и, поверьте мне, ходила исповедоваться почти каждый день, а домой возвращалась — и ей ничего не стоило голову человеку снять. «Для чего ты переменила религию?» — спрашивает ее моя мать. Разве не все равно, где молиться? Бог ведь один — небо одно.

Зашла сестра, принесла лекарства и заявила про новенькую:

— Она хорошая женщина, но она не католичка.

Удивительно, чтобы не католик и вдруг оказался хорошим человеком.

Вечером зашла женщина, черная как смола, широкое скуластое лицо, приплюснутый нос, на жесткие курчавые волосы низко, почти на глаза, надвинут берет.

Она принесла дочери орешки, яблоки, вареную кукурузу.

Вот так метаморфоза, трудно поверить. Не только трудно поверить, но даже представить что-либо подобное. Стела, рыжая, веснушчатая, молочно-белое тело, не могу себе представить Стелу среди всей этой черноты.

Соседка говорит:

— Это ее мать, а вот ее дядя или еще какие-то там родственники — так те прямо как черти.

Теперь я понимаю, почему в нашу комнату часто заходят негры: она покупает у них лотерейные билеты, просит меня подсказать номер, у нее за год, видно, иссякли все комбинации.

Вечером играет с монашками и монахами в бинго, выигрыш от которого идет в пользу церкви, находящейся в этом же здании внизу. Туда больные, которым разрешалось ходить, по три раза в день бегали Богу молиться, а вечером играли там в бинго.

Наверху, где я лежу, это какой-то частный католический или полукатолический госпиталь, в котором кроме докторов всем заправляют монашки.

Стараюсь быть проще, говорить с ними о тех вещах, которые их волнуют. Однажды я спросила у Стелы после ее рассказа какие чудные арбузы на юге:

— А ты хотела бы поехать туда?

— Ни за что, там негров смертельно ненавидят, хотя что бы они делали, если бы не было негров, которые их обслуживают и делают всю грязную работу за них?