Нина Алексеева - Одна жизнь — два мира

Наконец после стольких лет мучений «билль» наш прошел и был утвержден сенатом только в 1954 году.

Наши друзья действительно из кожи вон лезли, стараясь провести наш злополучный «билль». Джину Лайонсу в конце концов это удалось сделать через сенатора Мак-Каррена.

К этому времени мне опротивело буквально все. Я не только радоваться, а даже смотреть на него уже не хотела. Надо мной еще висел этот проклятый приговор «туберкулезная больная», значит, о работе не могло быть и речи, так как я уже раньше сказала — в Америке быть туберкулезному хуже, чем прокаженному.

И вдруг нашлась фея-спасительница. Даже не помню, как она появилась, но появилась. Антонина Андреевна Гончарова, врач. Из старой, как мы говорили, чехословацкой эмиграции. У нее на Риверсайд-драйв был приют для старых больных, собиравшихся на тот свет, за которыми некоторые состоятельные семьи не могли или не хотели ухаживать.

Это была поистине та русская женщина, о которых так сердечно, так тепло и с таким восторгом писал Некрасов. Это была одна из тех русских женщин, которые даже у немцев вызывали восторженное недоумение. Русских женщин, которые, сами голодая, бросали последний кусок хлеба военнопленным, проходившим мимо: «Может быть, какая-нибудь немецкая мать бросит кусок хлеба и моему Ване или Коле». Совсем не думая о том, что этот самый немец, кому попал кусок ее хлеба, только что в боях убил ее Ваню или Колю.

Вот ее теплые, ласковые руки помогли, кажется, мне встать на ноги.

Но, к нашему общему сожалению, нам довольно скоро пришлось расстаться. Ее единственный сын страдал от астмы, и он не мог переносить климат Нью-Йорка. Они ухали в Калифорнию, откуда мы долго получали от нее письма, полные заботы и внимания ко всей нашей семье.

И как только я получила заключение врачей: «Размягченный язвенный характер с явным просачиванием в правую верхнюю часть легкого, которое ясно обозначалось раньше, — стабилизировалось», я стала искать работу.

Я тут же решила — была не была! — и пошла ходить по агентствам заполнять анкеты, но скоро поняла, что женщина с моей специальностью попасть на работу по специальности не может.

Тогда я решила пойти к главе горно-металлургического факультета Колумбийского университета профессору Келлогу. Был ли это тот самый профессор Келлог, научные работы которого мы изучали еще в институте, я не знала, но фамилия показалась мне очень знакомой.

Принял он меня моментально. Я рассказала ему подробно не о нашем теперь уже статусе, а о том, где училась, что кончила, где работала, короче говоря, все, что касалось моего образования и моей специальности.

Я должна сказать, к чести нашего образования, когда я ему перечислила все, что мы проходили в институте, он был поражен и сказал, что здесь даже у человека, получившего докторскую степень, нет такой широкой подготовки.

И что в Колумбийский университет на этот горно-металлургический факультет, насколько он помнит, поступили всего две или три девушки, но и те не закончили, сбежали.

Я сказала ему, что я не удивляюсь, так как из своего опыта знаю, что женщин по моей специальности предприниматели на работу не берут.

Он удивленно заявил:

— Как не берут?!! Я знаю, что по вашей специальности специалисты очень нужны. Сейчас проверим.

Он поднял трубку и начал звонить по разным предприятиям. Все отвечали, что да, им нужны специалисты по моей специальности. В нескольких местах ему даже сказали, какое жалованье они дают таким специалистам.

— Вот видите, — шепнул он мне, уверенный, что все сразу образуется. Но как только профессор Келлог упоминал, что этим специалистом является женщина, они тут же, по-видимому даже зная его очень хорошо, как я чувствовала по разговору, отказывали.

Мне даже стало забавно: если ему (который обращался с ними, как у нас бы сказали, запанибрата) отказывают, что же я могу ожидать? В то время еще не подавали так часто в суд за дискриминацию, да мне бы это и в голову не пришло при нашем советском воспитании.

Он был искренне смущен. Он так уверенно хотел доказать мне, что я не права.

— Теперь вы понимаете, почему ваши женщины бегут с этого факультета? Вот поэтому я и пришла к вам посоветоваться, я уже все испытала.

Тогда он позвонил в «Юнайтед-металлурджикал-петролиум-сосайети» Роберту Шерману и объяснил ему всю ситуацию. Мистер Роберт Шерман, как я позже узнала, был одним из тех, кто стоял во главе этой почтенной организации.

В тот же день я поехала к мистеру Роберту Шерману на собеседование. Наш разговор был очень короткий, значит, профессор Келлог сообщил ему все до моего появления. Господин Шерман сам спустился со мной в роскошную библиотеку, представил меня целой группе специалистов, работавших при библиотеке. Здесь были специалисты из разных стран, которые изучали техническую литературу своей страны и составляли аннотации, интересующего здешних заказчиков.

Самая большая и важная была русскоязычная секция. Я занималась литературой, поступавшей из Академии наук СССР, и была поражена при нашей якобы сверхъестественной секретности, той откровенности, с какой описываются все наши эксперименты, даются подробные анализы: зачем, почему и для чего, как будто каждый пишущий ту или иную научную статью хотел показать свою грамотность и легко и просто выдавал все секреты.

Этого нет у иностранцев, они говорят и пишут много, но сути дела, самого существенного никогда не выдадут, иначе вылетят с работы в два счета. Например, кто работает на третьем этаже, не знает ничего о тех, кто работает на втором или на любом другом этаже и даже в соседней комнате.

Я помню, когда Кирилл, работая на предприятии, спросил у рабочего, что это за деталь, которую он делает, тот, удивленно посмотрев на него, ответил: 15 лет я здесь работаю и никогда не думал об этом, мне говорят: сделай, и я делаю.

Еще один пример. Когда был запущен советский спутник, в Америке поднялась тревога: ведь нам потребуется не меньше десяти лет, чтобы догнать советских. В школах, университетах начали пересматривать все учебные программы и пришли к заключению, что здесь в школах очень мало внимания уделяется математике и, вообще, серьезным предметам. Во всех колледжах и институтах начали преподавать русский язык — паника была нешуточная. Но когда мне попали в руки материалы издания Академии наук, я сразу сказала: через год здесь запустят спутник. Там было все как на ладони изложено, а здесь в неограниченном количестве были деньги.

А главное, ведь здесь было все: все материалы немецкого ФАУ-2 и сам доктор БРАУН со всей своей свитой. И поэтому все искренне удивлялись, как это американцы при наличии всего этого упустили возможность стать первыми, и даже ставшее им ненавистным слово «спутник» быстро назвали «сателайт», и полет на Луну первыми был компенсацией за этот промах.