Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

Но в тот момент мы застали тов. Вальдена одного: вокруг него не было абсолютно никакой организации. Оставив ему в помощь измайловского офицера, я в автомобиле тов. Ульянцева вернулся для доклада в Питер. Тов. Ульянцев, матрос-кронштадтец, старый каторжанин, был в Царском Селе по поручению военной организации и теперь возвращался в Питер. Мы ехали в темноте, в атмосфере пронизывающей серой слякоти, под частой сеткой скучного дождя. Противная погода и невеселые сведения, собранные в Красном и Царском Селах, не располагали к оптимизму, но мы оба не теряли уверенности в том, что таинственный завтрашний день даст победу русскому пролетариату. Тов. Ульянцев, вообще большой энтузиаст, нисколько не сомневался в будущем, хотя от его внимания, конечно, не ускользали дефекты нашей организации. Трагична была дальнейшая судьба тов. Ульянцева. В 1919 г., когда в тылу буржуазно-националистического мусаватистского Азербайджана, на Мугани, образовалась Советская власть, тов. Ульянцев был одним из самых активных руководителей. Незадолго до падения Мугани тов. Ульянцев, командовавший Красными войсками, доблестно погиб на поле сражения в борьбе за мировую революцию.

После получасовой езды наш автомобиль остановился у штаба военного округа. Несмотря на поздний час, все окна были ярко освещены. В одной из комнат этого обширного военно-чиновничьего дома происходило заседание активных работников «военки» под председательством тов. Н. И. Подвойского. Мы с Ульянцевым сделали доклад о безрадостном положении на фронте. Тотчас были приняты решения о срочной отправке броневиков. Одновременно, ввиду недостаточности этой меры, было постановлено ускорить формирование рабочих отрядов и отправление на фронт рабочих полков.

Едва кончилось заседание, как я был вызван тов. Лениным.

Владимир Ильич сидел в большой комнате штаба округа, на конце длинного стола, который обычно покрывался зеленым или красным сукном, но сейчас зиял своей грубой деревянной наготой. Это придавало всей комнате нежилой, неуютный вид обиталища, только что брошенного своими хозяевами. Кроме Ленина в этой пустой и унылой комнате находился Троцкий. На столе перед Ильичом лежала развернутая карта окрестностей Питера.

— Какие суда Балтийского флота вооружены крупнейшей артиллерией? — с места в карьер атаковал меня Владимир Ильич.

— Дредноуты типа «Петропавловск». Они имеют по двенадцать 12-дюймовых орудий в 52 калибра, в башенных установках, не считая более мелкой артиллерии.

— Хорошо, — едва выслушав, нетерпеливо продолжал Ильич, — если нам понадобится обстреливать окрестности Петрограда, куда можно поставить эти суда? Можно ли их ввести в устье Невы?

Я ответил, что, ввиду глубокой осадки линейных кораблей и мелководья Морского канала, проводка столь крупных судов в Неву невозможна, так как эта операция имеет шансы на успех лишь в исключительно редком случае весьма большой прибыли воды в Морском канале.

— Так каким же образом можно организовать оборону Петрограда судами Балтфлота? — спросил тов. Ленин, пристально глядя на меня и настораживая свое внимание.

Я указал, что линейные корабли могут стать на якорь между Кронштадтом и устьем Морского канала примерно на траверзе Петергофа, где помимо непосредственной защиты подступов к Ораниенбауму и Петергофу они будут обладать значительным сектором обстрела в глубь побережья. Тов. Ленин не удовлетворился моим ответом и заставил меня показать на карте примерные границы секторов обстрела разнокалиберной артиллерией. Только после этого он несколько успокоился.

Вообще в этот день Владимир Ильич был в необычайно повышенном нервном состоянии. Занятие Гатчины белогвардейцами, видимо, произвело на него сильное впечатление и внушало ему опасения за судьбу пролетарской революции. В течение всей беседы тов. Троцкий не проронил ни слова [152].

— Позвоните по телефону в Кронштадт, — обратился ко мне тов. Ленин, — и сделайте распоряжение о срочном формировании еще одного отряда кронштадтцев. Необходимо мобилизовать всех до последнего человека. Положение революции в смертельной опасности. Если сейчас мы не проявим исключительной энергии, Керенский и его банды нас раздавят.

Я попытался вызвать Кронштадт, но ввиду позднего времени не мог дозвониться. Владимир Ильич предложил мне связаться с кронштадтскими товарищами по Юзу [153]. Мы вошли в телеграфную комнату, где неугомонно жужжали прямые провода. Облокотившись на стол одного из бесчисленных аппаратов, стоял тов. Подвойский. Мы подошли к нему. Мысли невольно были устремлены на фронт, где сейчас решалась судьба революции. После известия о взятии Керенским Гатчины никаких существенных сообщений с боевого фронта не поступало. Падение Гатчины всеми переживалось тяжело. Однако все знали, что в ближайшие дни необходимы безграничное напряжение, колоссальная работа по организации стойкого вооруженного сопротивления, массовый уход на фронт всех боеспособных элементов Питера и окружающих его городов.

— Да, теперь положение таково, что либо они нас, либо мы их будем вешать, — сказал тов. Подвойский.

Никто ему не возражал.

Моя попытка связаться с Кронштадтом по прямому проводу также не увенчалась успехом.

— Ну хорошо, вот что, — ответил мне Владимир Ильич, когда я доложил ему об этом, — поезжайте завтра утром в Кронштадт и сами сделайте на месте распоряжения о немедленном сформировании сильного отряда с пулеметами и артиллерией. Помните, что время не терпит. Дорога каждая минута… [154]

Ранним утром 28 октября я был в Кронштадте. Пустынные улицы этого казарменного города обнаруживали, что Питер и Гатчинский фронт уже выкачали из Кронштадта значительную массу бойцов.

В Кронштадтском Совете я нашел засилье левых эсерок. Пленум Совета, где огромное, подавляющее большинство состояло из членов нашей партии, в эти дни не созывался. Но его исполнительный аппарат кипуче работал. И вот именно здесь, ввиду ухода на фронт всех активных коммунистов, главными действующими лицами внезапно для самих себя очутились левые эсеры. Несмотря на то что в исполкоме их было меньшинство, однако в эти революционные дни они поднимали много шуму: с увлечением звонили по телефону, с горячностью отдавали какие-то распоряжения, самодовольно и не без важности разговаривали с посетителями, одним словом, пребывали в полном упоении своей новой ролью. Особенно суетились Горельников и Кудинский. Горельников, довольно полный матрос, выше среднего роста, с бритым лицом и курчавой шевелюрой, играл роль центрального лица и распоряжался снабжением кронштадтских отрядов. Другой левый эсер, Кудинский, имел вид штабного писаря. Залихватски закрученные кверху черные усики, темные, блестящие глаза, театрально накинутая шинель и высокая, заломленная набок папаха придавали ему кокетливый вид шоколадного солдатика. Он широко афишировал свои сборы на фронт, производил какие-то военные приготовления, именовал себя начальником отряда.