Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

На улицах, казалось, ничто не свидетельствовало об юнкерском восстании. Повсюду, где я проезжал, текла мирная, будничная жизнь. Но когда я подъехал к штабу округа, на Дворцовой площади мне бросилось в глаза какое— то зловещее затишье. Площадь перед Зимним дворцом напоминала пустыню. Не видно было даже отдельных, случайных пешеходов, обычно нередких в эти часы. В штабе округа, внутри подъезда, стоял пулемет Максима. Около него возилась группа солдат. Я поднялся вверх по лестнице. Огромное здание с бесконечной анфиладой комнат было совершенно пусто, как вымерший или покинутый дом. Только кое-где склонялись редкие фигуры курьеров и штабных писарей с вялым и сумрачным видом. Никого из ответственных работников я не встретил. В это время кто— то из случайно проезжавших по Морской рассказал о занятии юнкерами телефонной станции и об аресте на его глазах ехавшего на автомобиле Антонова-Овсеенко. Я позвонил в Смольный, вызвал тов. И. И. Подвойского и сообщил ему о полученных сведениях. Из его слов можно было понять, что он уже знал об этом. Но все же он сообщил, что дела идут хорошо и восстание скоро будет ликвидировано. Мне показалось, что нас подслушивают, и поэтому, когда после окончания разговора тов. Подвойский повесил трубку, я свою задержал еще у самого уха. И действительно, я отчетливо различил отдаленный голос, кому-то услужливо сообщавший: «Сейчас Раскольников вызывал Подвойского». Затем последовала точная передача наших переговоров. Не было никаких сомнений, что юнкера, владевшие телефонной станцией, давали нам сноситься между собой с целью подслушивания наших разговоров. Мы условились с тов. Подвойским, что пока я останусь в штабе. Я собрал нескольких писарей, посадил их за машинки, а одного, наиболее смышленого, назначил своим секретарем, и работа закипела. Откуда ни возьмись, появились посетители, стали приходить начальники частей, нужно было давать им словесные указания, подписывать распоряжения или заготовлять документы. Ввиду близости штаба округа от телефонной станции я ждал визита юнкеров и поэтому принял меры по обороне здания. В первую вырвавшуюся свободную минуту я позвонил своему брату Ильину-Женевскому, который в то время состоял комиссаром в Гренадерском полку. Меня интересовало положение на Петербургской стороне, в районе его полка, так как именно там были сосредоточены Владимирское и Павловское военные училища. Брат ответил, что он только что возвратился с осады Владимирского училища, что восстание ликвидировано, юнкера арестованы и отправлены в Петропавловскую крепость.

Вскоре ко мне явился молодой подпоручик и отрекомендовался представителем отряда, только что прибывшего с форта Ино. Он явился в штаб округа за получением инструкций. Это был один из тех отрядов, прибытия которых я ожидал с таким огромным нетерпением. Передав штаб одному из товарищей, я вместе с прибывшим офицером устремился к отряду, на Финляндский вокзал. Уже сгущались сумерки, когда среди вагонов, на одном из запасных путей мы разыскали долгожданный отряд форта Ино.

На открытых платформах рельефно выделялись поднятые к небу дула орудий. Оказывается, товарищи привезли с собой две 3-дюймовых полевых батареи, т. е. целых восемь орудий. Какая радость! Комиссаром отряда был молодой, но толковый, служивший на форту Ино солдат крепостной артиллерии, которого я знал по Кронштадтскому Совету, где он состоял членом нашей фракции. Командир отряда — прапорщик запаса, средних лет, веселый и добродушный, производил впечатление «отца-командира». Он абсолютно ничего не понимал в политике, но честно следовал за своими солдатами, и они его очень любили. Он отправлялся воевать против казачьих банд Керенского — Краснова в том настроении возбужденной приподнятости, в котором ехали на фронт империалистической войны кадровые офицеры. Я заявил, что поеду вместе с отрядом на фронт, и распорядился, чтобы эшелон был перекинут на Московско-Виндаво-Рыбинскую железную дорогу. Долгое время нам не подавали паровоза. Очевидно, действовал викжелевский саботаж [160]. Наконец, поздно вечером паровоз прицепили, и мы поехали. Очень медленно и с частыми остановками наш поезд передавался по соединительной ветке, включавшей Финляндскую дорогу в общую сеть российских железных дорог. Глубокой ночью мы приехали на Большую Охту и остановились перед большим железнодорожным мостом. Предстояла передача состава на противоположный берег Невы.

В наш вагон третьего класса, тускло освещенный огарками, вошел железнодорожный служащий и спросил начальника эшелона. Ему указали на меня. «Мною только что получена по телеграфу служебная записка с категорическим приказанием развести мост, чтобы задержать ваш состав, — заявил железнодорожник, — но я этого не исполнил. Я знаю, что вы за рабочих. Пускай потом меня за это повесят, но через мост я вас все-таки пропущу». Мы крепко пожали руку честному товарищу и от души поблагодарили его за преданность пролетарскому делу.

Едва мы успели задремать, как нас разбудили. Оказывается, эшелон прибыл на пересечение соединительной ветки с линией, ведущей в Царское Село. За окнами еще стояла густая тьма. Выйдя из вагона, мы направились в партийный районный комитет Московской заставы. Несмотря на ранний час, так как дело происходило перед рассветом, в райкоме шла оживленная работа. Почти весь райком был на ногах. Здесь распределялось оружие, выдавались патроны, формировались красногвардейские части, отдавались распоряжения. Одним словом, это был крупный тыловой штаб. Мы узнали, что положение на фронте — без перемен. Красновские казаки продолжали занимать Царское, где в настоящее время находился наш боевой штаб. Прибытие орудий сильно подняло настроение товарищей из райкома. Я попросил перевозочных средств для поездки в Пулково за боевым приказом. Комитет охотно предоставил небольшой грузовик. У меня не было патронов для браунинга. Заведующий вооружением, пожилой рабочий, немедленно достал из шкафа две аккуратных, кубической формы коробочки с 25 патронами в каждой. Комиссар остался с отрядом, а командир взгромоздился ко мне на грузовик. Вместе с нами поехали в штаб двое членов райкома.

Дорога была грязная, скользкая, липкие комья земли разлетались во все стороны из-под колес автомобиля. Рассвет застал нас уже в пути. Полевой штаб помещался в одноэтажном деревянном доме, внутри которого большая комната была перегорожена невысоким барьером; очевидно, это здание принадлежало казенному присутствию или почтовой конторе. В комнате, на полу, лежали, подостлав под голову шинели и полушубки, солдаты и красногвардейцы, около них стояли прислоненные к стене винтовки. Перешагнув через целую вереницу спящих тел, мы проникли за барьер и подошли к деревянному столу, на котором коптела убогая керосиновая лампа и беспорядочно были разбросаны объедки черного хлеба, остатки скудного, наспех проглоченного ужина. За столом, посреди которого была развернута карта, бодрствовал Вальден. Напротив него, облокотившись на руку, дремал тов. Дзевалтовский. При нашем появлении он, вздрогнув, проснулся. Трудно сказать, какую роль он выполнял в штабе. Возможно, что он был приставлен к Вальдену в качестве комиссара, но так как функции комиссара и командира в то время были не разграничены, то он зачастую вмешивался в оперативные приказания. Вальден в этом случае сконфуженно умолкал. А, впрочем, скорее всего он был назначен военно— революционным комитетом в качестве помощника Вальдена или начальника его штаба.