Юрий Ветохин - Склонен к побегу

— Ну, а много вы тогда настреляли рыбы?

— Не помню точно. Несколько штук.

— А солдат говорит, что вы вообще не охотились: сразу после проверки документов повернулись и ушли.

— Какое это имеет значение! Ведь я сам сказал вам об этом солдате!

— Это верно. Вы сами сказали.

— Можете идти! — разрешил он солдату. — Дать вам провожатого, или сами дойдете?

— Сам дойду, — ответил солдат, и, взглянув на меня, вышел.

В воскресенье допроса не было и я весь день сидел в камере со стариком. Я уже несколько дней голодал. Питание было такое скверное, что весь хлеб, рассчитанный на день, я съедал за завтраком. Обед и ужин приходилось есть без хлеба. В этот день моему соседу принесли передачу — несколько дешевых груш. Он угостил ими меня и как же я был ему за это благодарен! Потом старик рассказал мне свою жизнь. В молодости он жил в Одессе, жил там до тех пор, пока однажды жена не изменила ему. В глубоком горе бродя по улицам, он случайно зашел в Морской порт. В порту на погрузке стоял пароход, следующий в Батуми. Не долго думая, он сел на этот пароход и уехал, как был, без вещей и без денег. С тех пор он и жил в Батуми. Работал бухгалтером. Грузины делали какой-то шахер с майками и футболками, выпускаемыми их предприятием, а он, бухгалтер, их покрывал. Теперь, когда дело раскрылось, его принесли в жертву. Печальная история. Не знаю, чем она закончилась.

В понедельник меня повели к начальнику Аджарского КГБ, полковнику. Кабинет полковника оказался особенно большим, а сам полковник — не особенно страшным. Сесть полковник мне не предложил. Но он и сам тоже стоял, впереди своего письменного стола и разглядывал меня. Минуту длилось молчание, потом он заговорил:

— У вас есть друг в Горьком?

— Нет.

— А эту открытку в Горький вы писали?

Я взял протянутую мне открытку и прочитал:

«Я решил бежать за кордон.

Прощай.

Твой кацо Ю.»

Я посмотрел на адрес. И адрес и фамилия были мне незнакомы.

— Нет, не я, — ответил я полковнику.

— А что значит по-грузински «кацо», вы знаете?

— Это, наверное, каждый знает. Кацо — друг. И вообще, какая глупая открытка! Разве человек, который собирается бежать за кордон, напишет об этом в открытке, которую каждый может прочитать?

— Мы все-таки возьмем у вас образец почерка и направим его на экспертизу. Вы не возражаете?

— Пожалуйста, берите. Я знаю, что я не писал никакой открытки.

Меня повели в кабинет моего следователя. Там следователь дал мне лист бумаги и мою авторучку, которую специально для этого принесли из моего чемодана. Потом стал диктовать текст только что прочитанного мною письма. Прежде чем писать текст, я сделал заголовок: «Текст под диктовку».

— Зачем вы это написали? — возмутился следователь. Я вам это не диктовал! Пишите только то, что я диктую!

— Извините, но мне так спокойнее.

— Мы только берем образец вашего почерка.

— Вот и берите вместе с заголовком.

Закончив диктовать, следователь забрал написанное, и перешел опять к допросу.

— Мы проверили все ваши показания, Юрий Александрович. Все, что вы сказали о себе, — правда, включая и вашу ссору с ректором, хотя ректор и не драматизирует ее так, как это делаете вы. Кроме того, мы навели о вас справки и отовсюду получили самые лестные отзывы. И ректор Любавский и профессор Бирштейн сказали, что вы во всех отношениях примерный работник. «Вот когда я получил дивиденды за правильно выбранную тактику» подумал я.

Следователь помолчал немного, а потом продолжал:

— Принимая во внимание эти благоприятные характеристики, Председатель Комитета Государственной безопасности Аджарской АССР уполномочил меня предложить вам:

— Сознайтесь в том, что вы собирались бежать в Турцию, — и мы сразу освободим вас! Поедете домой, в Ленинград… Я обещаю вам: если вы сознаетесь, вам за вашу попытку ничего не будет. Поймите: как только вы сознаетесь — мы сразу вас освободим!

«Никакой логики нет в том, что они говорят мне сегодня! — подумал я. — Десять минут назад образец почерка зачем-то брали, в написании открытки обвиняли, а теперь освободить обещают».

А вслух я сказал:

— Извините меня, но я не хочу на себя наговаривать напраслину. Зачем я буду говорить о намерении, которого у меня не было и быть не могло.

— Наговаривать не нужно, но так сходится, что у нас — серьезные подозрения в этом. Вот штормовую погоду, о которой вы говорили, нам не подтвердили. Шторм действительно был, но он был ночью, а не днем. А вы утверждаете, что плыли днем.

— Да, я плыл днем.

— Вот, если бы вы доказали нам, что ночью вы были на берегу, тогда мы сразу бы вас освободили! — вдруг сделал он новое предложение. — И не только освободили, но еще и извинились бы перед вами!

— Я же сказал вам, что я ночевал на теплоходе.

— Теплохода сейчас нет в Батуми, — подтвердить это нельзя. А может быть, вы ночевали не на теплоходе? Скажите нам, где вы ночевали? Как только убедимся в том, что вы ночевали на берегу, — сразу освободим вас! Вот вам мое слово! Подумайте!

И он отпустил меня обратно в камеру.

Пока вызывали надзирателя, чтобы отвести меня в камеру, я находился в другом кабинете, где работал офицер, тоже грузин, как-то связанный с расследованием моего дела и всегда сопровождавший меня в поездках.

— Ну, как дела? — спросил он меня, когда мы остались одни.

— Да вот, не верят мне, что я только пловец-марафонец, подозревают в попытке побега в Турцию.

Офицер встал из-за стола, за которым писал что-то, подошел к двери и плотно прикрыл ее. Я обратил внимание на то, что он был молод и его гибкая, почти «осиная», талия выделяла его среди многих других грузин, которых я видел, хотя и они тоже были худощавы и стройны.

Потом офицер вернулся ко мне и тихо сказал:

— Я-то уверен в том, что вы хотели бежать в Турцию, но если вы сумеете отпереться от этого, я вам мешать не стану.

Я посмотрел на него внимательно, чтобы лучше понять, провоцирует он меня или нет, а офицер улыбнулся и добавил:

— Вот, за вами надзиратель идет, до свидания!

На другой день, когда исполнилось 8 суток моего заключения, меня вдруг выпустили. Утром, как обычно, меня вызвали на допрос, поэтому я и со стариком не простился. Однако, вместо кабинета следователя, меня завели в соседний кабинет, где сидел офицер — мой вчерашний доброжелатель.

— Мы больше не имеем права содержать вас в КПЗ, — прямо заявил он после обмена приветствиями. — Сейчас мы вместе поедем в гостиницу «1-ое Мая» и я прикажу дать вам номер. Будете жить в гостинице. Купайтесь, загорайте, отдыхайте, только, пожалуйста, не выезжайте пока за пределы города Батуми. Мы вам скажем, когда можно будет уехать домой.