Андрей Балдин - Протяжение точки

Арзамас умеет внушить страх человеку слова. Можно вспомнить Толстого с его «арзамасским ужасом» или Максима Горького и его цепенящий, полумертвый «Город Окуров», под которым выведен настоящий Арзамас (Горький в свое время был сослан в него из Нижнего; лучше так — Горький был сослан из Горького). Многое что можно вспомнить. Но лучше все же не пугаться вслед за нашими литераторами, а для начала в общих чертах разобраться в причине их «бумажных» страхов и для этого хоть несколько географизировать Арзамас. Поместить его на карту и в историю, ясную последовательность фактов, расположить в «прямо видимом» поле сознания. Возможно, в этом действии хоть несколько разнимет створки тот «малый» русский язык, который мы, в ожидании лучшего определения, условно обозначили как «московский». Центростремительный, склонный к фокусу и сжатию, исполненный скрытых чувств, привычно отгораживающий себя от внешнего, иного пространства.

Все это не универсальные, но именно характерные, узнаваемые его черты. Их можно списать на следствие «родовой» (постпугачевской) травмы, соотнести с политическим противостоянием той эпохи, связать с событием перевода Библии — все это мы уже проделали и найдем еще новые сопоставления и связи. Важно понять, что эти связи суть составляющие единого целого, что они не случайны, и мы имеем дело с устойчивым феноменом сознания, который можно уверенно диагностировать на примере «парного» явления Арзамаса и «Арзамаса».

История реального Арзамаса, в достаточной мере пестрая и богатая, в первую очередь свидетельствует о его характерном пограничном состоянии [32] . На этой границе Московия с давних пор спорила с Мордовией, страной, много старшей ее и потому, в московской памяти, влиятельной, — страной, пугающей Москву несознаваемым, древним, «детским» страхом.

Изначально это были родственные, по своему сакральному статусу финские территории, затем Москва принялась восходить к христианству: тогда-то и образовалась эта ступень, с которого русский мир стал, словно с балкона, заглядывать поверх мордовского — на юг, в темный лес. Русское христианство несколько веков смотрело здесь сверху вниз в глаза древнему лесному язычеству [33] .

Сюжет ступени, границы, конфликтного перелома в духовном устройстве территории сквозной нитью проходит через всю историю Арзамаса. Здесь с севера на юг, с русского берега в финскую топь перешагивали христианские миссионеры. Их движение началось в Петровскую эпоху; тогда это были в большей мере прятки, поиски пустыни, спасающей от хаоса перемен Нового времени. Но очень скоро, различив истинные высоты арзамасского «двухэтажного» устройства (Московия «поверх» Мордовии, христианство по-над язычеством), русская церковь начала в этих местах планомерное миссионерское наступление. В самой глубине леса, в сакральной столице лесной мордвы, был основан знаменитый Саровский монастырь.

В середине XVIII века сверху вниз по арзамасскому меридиану спустился известный петербургский подвижник Федор Ушаков — не адмирал, герой нами упомянутых «римских» войн, но его дядя. Он продвинулся южнее Сарова, прошел лес насквозь. Здесь еще в конце XVII века была основана Санаксарская обитель. Ушаков остановился в ней [34] ; с его приходом слава монастыря возросла, началась его перестройка. Окрестная обширная долина приливала к монастырским стенам. Меняясь, обитель обретала черты ковчега, путешествующего в поисках твердой (христианской) земли.

Я уже говорил об этом и свидетельствую еще раз: комплекс строений монастыря отчетливо напоминает в плане лодку или корабль.

Но вокруг и в самом деле было (и есть) «море»: плоско разлитая, некрещеная, ходящая незаметными волнами языческая земля.

В конце XVIII века после завершения своих подвигов в греческих морях на «корабль» Санаксара пересел сам адмирал Ушаков. Он в свою очередь принял постриг в обители у дяди для совершения подвига духовного, миссионерского, в данном метагеографическом смысле — «морского».

Двое Федоров Ушаковых, дядя и племянник, теперь канонизированы; их «корабль» по-прежнему движется по кромке финского леса, обозначая береговую линию «моря», неочевидно (в наших головах) существующего [35] .

Адмирал Ушаков возвращает нас к теме второго Рима, которая была затронута в рассказе об Александре Шишкове. Вместе они участвовали в морском деле, сначала против Турции, затем против Франции, то есть: воевали за второй Рим, «видели» его, сознавали как скрытую часть русской реальности. Они были участниками константинопольского проекта, который был разработан и в значительной степени осуществлен во времена Екатерины. Не только эти двое, но многие их сторонники полагали, что в новые времена этот проект будет продолжен — Россия соединит в одно целое Второй и Третий Рим, их явное и скрытое (сакральное) пространства. Согласно этому проекту, была выстроена оптика их сознания, логика поведения и соответственно так же ими проектировалось «идеальное» русское слово.

То же и в географии, точнее, в той игре пространств, которую русский человек понимает как географию. Эти люди неизменно мыслили себя северянами, новыми римлянами, которые, оглянувшись и вспомнив о своих корнях, поворачивают свой взор на юг — к морю, к исходному Риму.

Неизвестно, возможно, это просто совпадение, но и в локальной мизансцене Арзамаса также представлено южное направление; Арзамас представляет собой форпост на южном «берегу» христианской империи, который омывает «море» финского леса. Поэтому фигура адмирала Ушакова здесь в определенном смысле уместна: он точно встает по духовным румбам екатерининской России.

Постепенно собираются вокруг арзамасского узла темы, нами уже заявленные. В 70-е годы XVIIIвека во внутреннем «южном море» России начинается великий шторм: к арзамасскому «берегу» с юга подступает Пугачев.

Ближе к Москве он не подвигался; здесь обозначился предел его наступлению на московский «материк». Движение бунтовщиков в самом деле напоминало наводнение: они шли по нижним отметкам карты: «нижняя» Русь наступала на «верхнюю» — Пугачев на Екатерину.

Если быть точным, он подошел не к самому Арзамасу, но к лесным мордовским дебрям с юга. Темный лес непроходимой полосой разделил тогда два царства: к северу была «материковая» территория Екатерины, с юга — Пугачева, бунташного («водного») царя.

Его наступление было в известном смысле противухристианским; Пугачев с самого начала восстания опирался на силы поволжских язычников. Их нижние (придонные) территории были ему широко открыты. По ним волна восстания разливалась стремительно, не встречая сопротивления — до самого арзамасского «берега».