Раиса Хвостова - Жить не дано дважды

Мама не плачет. Я стою в подъезде и смотрю, как она уходит — маленькая, в потертой шубке. Она не оглядывается, она сильная, моя мама. Может быть, она уже плачет.

Я плачу тоже. После доклада старшему лейтенанту Величко.

— Товарищ старший лейтенант!.. Казакова возвратилась после получасовой встречи с матерью!

Тут из меня выливаются слезы. Просто так льются, сами по себе. Старший лейтенант Величко кладет мне на голову руку и мягко говорит:

— У нашей маленькой, оказывается, ненастная погода?

Я улыбаюсь сквозь слезы, рукавом гимнастерки промокаю глаза и бегу на последние занятия. Завтра распределение. Я вдруг пугаюсь: а что если эти слезы зачтутся мне?

Дело в том, что не все, окончившие школу, попадут в тыл врага. Только самые стойкие, самые выдержанные. В эти месяцы проверялись наши характеры — привычки, мысли, увлечения. Например, одну девочку оставили радистом при части только потому, что она любила поесть. У нее это была просто страсть — она даже просилась дневалить на кухне.

И не только эту девочку не отправили потом на задание — кто-то тайны не умел хранить, кто-то неустойчив характером, кто-то жаден до тряпок. Мало ли как у таких повернутся мысли в тылу врага, где нет ни командиров, ни учителей, ни товарищей. Командование должно быть уверено в том, кого посылает, что он и наедине с собой останется честен, смел, устойчив.

Вот почему сейчас я испугалась за свои слезы…

Но старший лейтенант кивнул:

— Я знаю все, Казакова. Я беседовал с вашей мамой, прежде чем вызвал вас… Ваша мама героиня, Казакова.

— Спасибо! — воскликнула я от радости. — Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?

— Идите!

Словно на крыльях, помчалась я вверх по лестнице.

На втором этаже столкнулась с нашей ротой. Занятия окончились. Я подстроилась к Маринке и шепнула ей на ухо:

— Я все знаю. Не переживай. Тебя теперь наверняка пошлют в тыл.

Маринка благодарно улыбнулась. Но лицо так и осталось грустным. Конечно, нелегко это — расстроить отца, отправляющегося на фронт. Может быть, увидеться им никогда не придется. Теперь никто ничего не может знать заранее.

Новый, 1944 год…

Мы его встретили дома. То есть в части, куда нас отправили из разведшколы и куда мы прибыли 26 декабря. Это была действующая часть, покидали мы ее тогда, когда уходили на задание. Но с задания — опять сюда.

Стол — как в довоенное время. Готовили сами, пекли, жарили, варили, солили. У своих хозяек — мы жили в селе — одолжили посуду, вилки. Даже вино было — старшина принес. А мужчин не было, если не считать вестового нашего командира, раскудрявого и развеселого баяниста Ванюши. Под Ванюшин баян мы и танцевали, и пели, и грустили. Каждой было о ком вспомнить в новогоднюю ночь. Я вспоминала Танюшу, Нату, Платончика — как они без меня? Вспоминала Сережку — может быть, домой уже письмо от него пришло? Может быть, мама ждет мой новый адрес, чтобы переслать его?

Таня Захарова вдруг прислонилась к моему плечу щекой, всхлипнула, смахнула пальцем слезу.

— Папу жалко… Он нам на Новый год бо-о-льшущий пирог пек.

С Таней я подружилась в дороге. В школе ее мало знала, она из другой роты. Даже не знала, как ее фамилия. Только удивлялась — такая красивая девушка, похожая на цыганку, глаза чуть не на все лицо — жгучие, черные, блестящие. Кожа на лице смуглая и нежная. А в дороге мы с ней подружились, и она все рассказала. Она действительно цыганка. Отец у нее был шеф-поваром в «Метрополе», два брата — артисты балета. Сама Таня, как и я, не кончила школы.

Отец Тани погиб в ополчении под Москвой в 1942 году. Таня тяжело переживала утрату.

— Ты отомстишь за него, Танечка, — сказала я и обняла Таню за плечи. — Мы все отомстим за него. Только бы скорее на задание.

За музыкой мы не слышали, как подошел майор Киселев.

— Вы что носы повесили?

Он смотрел на нас сверху вниз прищуренными глазами. Он вовсе не щурился, просто у него были такие веки — большие, тяжелые, а взгляд, как у Сережки, со смешинкой. Поэтому, казалось, что майор все время щурится. Мы ему в первый же день прилепили кличку — Прищуренный, и уже только так называли между собой.

— Скоро на задание, товарищ майор? — спросила Таня.

Майор улыбнулся:

— Не совсем скоро, девушки. Не торопитесь поперед батьки в пекло.

Кажется, Катя Кулакова спросила:

— А что мы будем делать?

Прищуренные глаза майора смеялись.

— Что будете делать? — переспросил он. — Выйдете замуж и…

— Замуж! — ахнула Маринка. — Почему замуж?

Майор откровенно смеялся.

— Чтобы не засиделись в невестах. Состаритесь, кто вас возьмет?

Девушки рассмеялись — нам до старости еще лет сто прожить надо. Только Лена Денисенко осталась серьезной — видимо, за шуткой она чувствовала правду. А румяная Лена Сорокина спросила:

— И нашу Маленькую выдадим?

— Маленькой — самого большого жениха найдем, — пошутил майор. — Весь фронт перевернем — найдем.

Мы опять хохотали. Больше всех — веселый Ванюша-баянист. Он стал уговаривать майора, чтобы и ему невесту оставили. Неизвестно, когда война кончится, и он, Ванюша, тоже может состариться.

Шутка, как всякая шутка, забылась. Тем более, что уже на следующий день майор Киселев вызывал нас к себе, по одной, долго беседовал. Обо всем расспрашивал — о настроении, о родных, о близких. Предупреждал о том, как тяжела жизнь разведчика, и что мы можем в любой момент отказаться, если почувствуем неуверенность в себе. Никто не отказался — даже Маринка, вечно неуверенная в себе.

С этого дня в документации штаба исчезли наши фамилии. Взамен остались номера и клички. Я числилась сотрудником секретной службы под номером тридцать один, по кличке — Маленькая. Мы понимали — начинается главное, ради чего мы здесь. Вечером я, Таня и Маринка — мы жили в одной избе — спорили, строили предположения, как нас будут забрасывать в тыл.

Но тыл оказался далеко. Утром вошел к нам Прищуренный и с порога приказал:

— Собирайся, Таня, замуж пойдешь.

Она ничего не спросила, молча стала собираться. Майор разрешил проводить лишь со двора — место пребывания Тани отныне секрет, мы не должны ни искать ее, ни выспрашивать. Таня крепко обняла меня на прощание, мы расцеловались.

Трудно мне расставаться с Таней.

Мы стояли с Маринкой у ворот и думали — кто теперь на очереди.

— Ну, невесты, кто на очереди? — услышали мы с Маринкой веселый голос майора два дня спустя. — Здравствуйте!.. Кому замуж не терпится? Признавайтесь.

Прищуренные голубые глаза, смеясь, скользили с Маринки на меня, с меня на Маринку. А мы обе молчали, не понимая, шутит майор или серьезно говорит.

— Давай, Оля, ты собирайся. Жених тебя высмотрел…