Наталья Михайлова - Василий Львович Пушкин

Небезынтересно обратить внимание на то, что «Опасный сосед» перекликается с притчей о блудном сыне: рассказчик уходит из дома, пирует с блудницами и наконец, раскаявшись в своих грехах, возвращается домой. Конечно же В. Л. Пушкину были известны лубочные картинки, запечатлевшие сцены этой притчи и сопровождавшиеся нравоучительными подписями. Племянник Василия Львовича иронично описал их в повести «Станционный смотритель», включив в интерьер почтовой станции, где служит Самсон Вырин:

«Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафроке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафроке выбегает к нему навстречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи» (VIII, 98–99).

В поэме В. Л. Пушкина притча о блудном сыне рассказана самим раскаявшимся блудным сыном. При этом не только общая сюжетная канва, но и некоторые персонажи и детали его рассказа соотносятся с известной библейской историей и лубочными картинками. Буянов, дьячок, купец, сводня Панкратьевна, красотка Варюшка, две другие «дюжие гостьи» — вот они, ложные друзья и бесстыдные женщины. Кошелек, брошенный рассказчиком в борделе, — не напоминает ли он о мешке с деньгами, которые промотал блудный сын?

«К плотскому страсть» рассказчика, его внимание к шестнадцатилетней красотке Варюшке, увлечение другой «гостьей» веселого дома — в этом, конечно, сказались склонности самого автора поэмы, который всегда был отнюдь не платоническим поклонником женской красоты. Соединив свою судьбу с Анной Николаевной Ворожейкиной, имея от нее двух детей, Василий Львович тем не менее до старости лет заглядывался на других красавиц. Так, 2 августа 1818 года он писал П. А. Вяземскому из села Березичи Козельского уезда:

«…признаюсь, что и в сединах моих я еще смотрю на красавиц с удовольствием. Здесь живут две девицы Щербачевы, которых не худо бы сделать молодицами. Большая, черноброва, черноглаза, пленяет собою, а меньшая похожа чрезвычайно на Елизавету Семеновну Обрескову, с тою только разницею, что Щербачевой 19 лет» (236).

Отдавая должное московским красавицам, Василий Львович 16 ноября 1818 года сообщал в письме П. А. Вяземскому: «Вот что у нас в столице делается. Хомутовы давали на этих днях маленький бал, на котором явились две новые красавицы, меньшие дочери Марьи Ивановны Корсаковой. Они ростом выше своей матери и груди у них не хуже грудей вашей приезжей француженки. Третьего дня был на большом бале у Апраксиных: всех лучше были Урусовы, Фофка Толстая и Киселева» (241–242).

И еще одно признание Василия Львовича из письма П. А. Вяземскому от 16 марта 1819 года:

«Платонисты чрезвычайно походят на тех людей, которые пьют мед, по усам течет, а в рот не попадает. Что до меня касается, я люблю его глотать, пока силы мои еще то позволяют» (244–245).

Нужно ли говорить о том, что в своих стихах и на русском, и на французском языке В. Л. Пушкин воспевал красавиц?

(Перевод Н. Муромской)

Разумеется, рассказчик «Опасного соседа» — персонаж, действующее лицо поэмы, не тождественное автору. Это так. И все же, если учесть, что Василий Львович наделил созданного им рассказчика некоторыми своими чертами, то рассказчик и автор во многом воспринимаются как одно лицо. К тому же рассказчик по воле автора повествует о своем приключении стихами, он стихотворец, и это, на наш взгляд, весьма важно, потому что в поэме рассказчик и автор соотносятся с поэтами древности — Орфеем, Давидом и Горацием. Подумать только, уже тогда, в 1811 году, Василий Львович сумел сказать о союзе поэтов всех времен и народов! Пройдет 11 лет, и 9 декабря 1822 года И. И. Дмитриев в Москве напишет в альбоме знаменитой польской пианистки Марии Шимановской, в котором есть автографы многих русских и европейских поэтов, в том числе В. Л. и А. С. Пушкиных:

Пройдет еще два года, и в 1824 году А. С. Пушкин в послании «К Языкову» скажет о том же:

В поэме дядюшки А. С. Пушкина тема союза поэтов решена в пародийном ключе.

Рассказчик — Орфей — спасается не от одного Цербера, но от «косматых Церберов ужаснейшей стаи». Если легендарный фракийский поэт усыпил Цербера своей игрой на лире, своими песнями, то рассказчик спасся от них бегством, бросив им на съедение шинель, чем, конечно, не усыпил их: «повсюду раздался псов алчных лай и вой», разбудивший, вероятно, всех жителей округи.

Мы уже говорили о том, что в заключительных стихах пародируется первый псалом Давида. Но в них пародируется также второй эпод Горация [323] См. примечания А. А. Гозенпуда в: Шаховской А. А. Комедии. Стихотворения. Л., 1961. С. 771. .

Сравним:

Это В. Л. Пушкин. А вот Гораций:

(Перевод А. П. Семенова-Тян-Шанского)