Владимир Артамонов - Земля и небо Водопьянова

И все же, как удастся сесть?

Наконец, оранжевые стальные птицы готовы к длительному броску с Московского аэродрома. Как обычно, торжественность проводов придает взволнованность всем. Ясный день 22 марта 1937 года обещает быть счастливым. Взлет!

Наземные хлопоты позади. Водопьянов за штурвалом. Он управляет головным самолетом.

Сделана первая посадка в Холмогорах. Вспоминались Водопьянову небольшие приключения, маленькие хитрости запасливого Папанина, который на всем пути следования будет втаскивать в самолет всякую всячину, чем увеличит норму загрузки самолета на целую тонну. Касаясь этих «пустячных» приобретений, Папанин говорит о них в уменьшительной форме.

— Ребятки, немножко сметанки возьму. — И в самолете оказывается целая бочка сметаны.

— Братки, я купил маленького теленочка и поросеночка. — И в самолете — целая туша хорошо упитанной холмогорской коровы и здоровущая свинья. (Такими приобретениями ознаменовалось для Папанина прибытие как раз в первый пункт посадки.)

Конечно, не обошлось без задержек в пути. Без малого два месяца добиралась экспедиция до Северного полюса! Если бы лететь, как планировалось, пусть даже с посадками для подзаправки и отдыха людей, на весь путь потребовалось бы всего десять дней. Но сколько приходилось пережидать! В одних только Холмогорах, под Архангельском, погода задержала экспедицию на целых десять дней. А ведь это еще далеко не Северный полюс.

Вынужденные ожидания плохо действовали на Водопьянова. Было от чего чувствовать себя как не в своей тарелке. Скажем, в Нарьян-Маре солнечно и безветренно, а в проливе Маточкин Шар на Новой Земле, соединявшем два моря — Баренцево и Карское, сталкивались, как лбами бараны, такие лихие ветры, что там то и дело возникали штормы. А за пределами пролива было спокойно. Снежные ураганы проносились в это иголочное ушко острова с такой силой и скоростью, что делали невозможным дальнейшее продвижение.

Одиннадцатого апреля с материка в сторону моря на разведку отправился более легкий двухмоторный самолет Головина. Долетев до моря, он наткнулся на сплошную стену облаков. Когда летчик стремился их пробить и выйти к солнцу, самолет обледеневал, приходилось снижаться, идти бреющим полетом, над самой землей. Но белая снежная мгла прижимала самолет к земле. Так ни с чем и вернулись в Нарьян-Мар. Один из участников этого разведывательного полета, бортрадист Н. Н. Стромилов, рассказывал, что, когда их самолет вернулся в Нарьян-Мар, стало известно следующее:

«Узнаем, что в воздухе находится самолет Водопьянова, что нервы у Михаила Васильевича оказались крепкими и он сумел пробить облачность и вышел из нее на высоте всего лишь около семисот метров, до которой немного не дотянули мы, и что погода по маршруту весьма благоприятна для полета отряда кораблей. Но время упущено, погода в Нарьян-Маре портится, как и настроение у экипажа разведчика. Флагманский самолет совершает посадку — Водопьянов решил вернуться в Нарьян-Мар. Дается отбой — до завтра. Мы — экипаж разведчика — покидаем аэродром с надеждой, что товарищи по экспедиции поймут: допущенная нами ошибка была случайной и никогда больше не повторится…»

Прилетели на Маточкин Шар. Крутила пурга. Самолеты занесло по самую макушку. Их пришлось потом откапывать два дня. Но вскоре шторм перекинулся, как по цепочке, на Землю Франца-Иосифа.

Наступило семнадцатое апреля. Скоро месяц, как отправились из Москвы, а из-за этого сплошного белого месива вновь вынуждены были сидеть. Но неожиданно прекратился ветер, и, хотя небо в районе Маточкина Шара не освободилось от облаков, на острове Рудольфа оно было чистым. Не используй эту счастливую минуту, и сидели бы неизвестно сколько. Но летчики народ приметливый и научены быстро использовать ситуацию погоды. Тут же собрались и полетели.

Наступивший полярный день не принес изменений В погоде. Остров Рудольфа, куда прилетела экспедиция, был окутан серой мглой. Изредка показывались светлые окна в небе, но надежда на взлет иссякла, когда синоптик предупредил: скоро должен пройти мощный циклон. Поэтому много раз приходилось откладывать старт в конечную точку следования.

То и дело не давал покоя вопрос: полетит ли в разведку Головин, чтобы потом открыть путь на полюс другим? Напомним, что Водопьянов привел свой самолет на полюс 21 мая, а мог бы раньше — 4–5 мая… Но… Погода не шла на уступки совершенно. Более того, все делала, кажется, назло. И это было всеми замечено. Невозмутимый Бабушкин и тот не удержался от реплики в ее адрес:

— Куда бы мы ни прилетели, погода после нашей посадки быстро портится.

Но вот синоптик Дзердзеевский на ближайшие дни предсказывает хорошую погоду. Значит, можно Головину лететь. У всех заметно поднимается настроение. Вполне возможно, что вскоре же полетят и все остальные. Ночь проходит в работе: осмотр моторов, очистка крыльев и фюзеляжа от снега, выравнивание взлетной полосы…

У Павла Головина тоже оставались сомнения… Надо поделиться ими с Водопьяновым. Перед самым отлетом он спросил его: можно ли сесть на Северном полюсе?

Что ответить летчику, за которого ты отвечаешь головой? К тому же посадка разведсамолета не входила в задание. Нужно было только узнать, какова ледовая обстановка в том районе, возможна ли посадка тяжелых четырехмоторных самолетов, — для этого и посылался он. Выдержит ли лед? — и это проверить. С самолета следовало сбросить небольшие «бомбочки» для пробы льда. Не менее важным вопросом было состояние облачности. Если все затянуто мглой, то и говорить нечего о полете всей экспедиции на Северный полюс и высадке там людей.

— Решай сам, посадить или нет, — коротко сказал Водопьянов. Но в ответе этом, а также в выражении его лица можно было уловить колебание.

— А как бы ты поступил, командир? — словно почувствовав это, спросил Головин.

— Я бы? — усмехнулся задорно Водопьянов. — Если бы на полюсе отыскалась ровная льдина, я бы, не задумываясь, сел.

Головину это и нужно было услышать. Конечно же, он посадит там самолет, постарается. И тогда начнет передавать на остров Рудольфа сводку погоды, чтобы при первой выгодной возможности экспедиция могла сделать решающий, столь ответственный, последний шаг к цели. Но Водопьянов задержал его на мгновение, дал понять — это всего-навсего товарищеская рекомендация. Кто может дать гарантию успеха, хотя бы и очень верил в него?!

Головин спросил совета у Водопьянова, потому что знал: Михаил Васильевич всегда откликнется, поможет, посоветует. Правда, иной раз от него получишь и взбучку. Не без этого: страшно не любит разгильдяйства, пренебрежительного отношения к делу. Вот тогда не постесняется, скажет о тебе то, что думает. А обиды почему-то на него не держишь. Может, из-за большой веры в Михаила Васильевича как в человека, который сам все делает обдуманно и очень талантливо, как бы мимоходом — легко, играючи: не придет никому и в голову, что эти действия сто раз взвешены, проиграны. Вот каков их командир.