Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

«Ну-ну, — подумал я, — посмотрим. Если так дальше пойдет, то и здесь вы всех переловите».

Мы выбрались из чащи кустарников и арчи и стояли на открытом склоне с высокой — до пояса и выше — травой. В отличие от Склона Максимова здесь было меньше соцветий дикого лука, но зато произрастали какие-то высокие злаки, похожие на рожь, уже созревшие и высохшие добела, и этот участок склона напоминал русское поле, только с довольно ощутимым наклоном. Удивительно красивым. И видно было вдалеке и чуть внизу Склон Максимова, а с другой стороны на горизонте вздымались в дымке снежные пики. Летало очень много боярышниц, а кое-где по склону, кажется, планировали и Аполлониусы, хотя сейчас мне не хотелось, чтобы они приближались к нам. Впереди и выше «рожь» кончалась, там начиналось очень соблазнительное разнотравье, и громоздились живописные камни, и кое-где густо зеленели деревца арчи, сквозила легкая желтоватая пена ферулы. Моя досада почти совсем улеглась, и хотя я по-прежнему вздыхал о Дремучей Поляне, мне все больше и больше нравился этот склон.

Крепс опять зашагал вперед, медленно, но неутомимо.

— Там знаете, почему Аполлониусов не стало, где мы с вами встретились? Дождь побил. Возможно, даже град был вчера. А здесь заросли гуще, было, где спрятаться. И много новых вывелось прямо сегодня, я же сказал вам, что здесь они бывают позже.

— А у сына вашего с чего началось увлечение бабочками? — спросил я.

— В школе еще. Классе в восьмом. Нашел на чердаке коробки с бабочками, которых я в юности собирал. Заинтересовался. Я поддерживал интерес. Ну потом биофак. А сейчас… Сейчас он по парусникам самый большой специалист у нас, знаете?

Он остановился и с гордостью посмотрел на меня.

— Да я ведь его даже в книге своей цитировал, — сказал я. — Он в Ереване на совещании доклад делал, мне очень понравилось. Это он первый призвал нас не только охранять бабочек, но и разводить, верно?

Лицо Крепса прямо на глазах просветлело. Но он ничего не сказал, повернулся и зашагал опять. Однако я, кажется, чуть ли не кожей ощущал, как от его большой грузной фигуры веет теперь на меня доброжелательством.

— Смотрите, какой красивый цветок, — сказал он вдруг, остановившись и поджидая меня. — Это эспарцет, он здесь такой крупный. Сфотографируйте, вам понравится. А вон гусеницы, смотрите. Будете фотографировать? Кольчатый коконопряд. Аполлониусов много будет здесь, я вам обещаю. А повыше, может быть, и Мнемозин встретим.

Он оказался прав. Не прошло и получаса после нашей коротенькой остановки на краю поля «ржи», как мы очутились в таком волшебном месте, что воспоминания о первом посещении Склона Максимова были вытеснены мощным потоком новых впечатлений. Я-то думал, что сильнее того, что я уже испытал вместе с Игорем, просто не может быть. Но оказалось, может. Наверное, затронут был какой-то новый пласт моего подсознания. Я опять чувствовал себя на седьмом небе от счастья, хотя гидом моим был на этот раз не Игорь Максимов, мой брат по духу, а человек принципиально иной. Но от этого казалось еще интереснее.

Во-первых, Аполлониусов здесь было значительно больше, чем на Склоне Максимова. Если там одновременно можно было увидеть самое большее двух-трех, то здесь они планировали десятками. Это множество редких, уникальных, исчезающих во всем мире бабочек производило впечатление настоящего чуда. Я вспоминал любимые с детства, полные романтики рассказы Джека Лондона, и в частности о золотоискателях. Те, которые повествовали о людях, странствовавших в поисках драгоценного металла, так, будто не богатства материального искали они, а чего-то другого, то есть именно Чуда! Оттого-то так близки рассказы Джека Лондона многим, что главное в них не жажда наживы, не поиски золота.

И вот у меня теперь при виде такого множества Аполлониусов — тех самых бабочек, о которых я столько мечтал и никак не мог отыскать, — было такое чувство, будто я после долгих, мучительных и бесплодных исканий и странствий вдруг попал в долину, где огромные золотые самородки десятками лежат под ногами.

Да, я не предал свою Мечту. По крайней мере я верил в это. Сам нашел путь, хотя и с помощью добрых людей — Максимова, а теперь вот и Крепса. Дело, конечно, не в бабочках. Ведь все начинается с малого. И главное тут — честность перед самим собой…

Каждый, кто не предал свою мечту, кто получал хоть раз такую награду, поймет меня. И я опять стоял как счастливый мальчик на бурно цветущем склоне, смотрел на прекрасных бабочек, которые летали вокруг. И хотя не мог не обращать внимания на высокого грузного человека, который размахивал огромным ловчим сачком, а потом запихивал божественных Аполлониусов, лишенных жизни, в сумку, но понимал: их здесь и на самом деле много, очень много, всех он, конечно, не переловит. А к тому же он наверняка бывал здесь и раньше, а Аполлониусы, несмотря на это, вот же, летают. И много.

Но это во-первых. А во-вторых, склон этот был просто великолепен сам по себе, даже без Аполлониусов. Все продолжалась линия по восходящей: сначала, на пути к Склону Максимова, я ощутил себя словно в раю, но это оказалось только Преддверием к высшей благодати Поляны. Теперь получалось, что даже великолепие Склона Максимова не было пределом. Потому что этот склон — я тотчас окрестил его «Эльдорадо» — оказался богаче. По той Поляне шла довольно утоптанная тропа, которой пользовались туристы и пастухи, там пасли скот. Здесь тропка была еле заметной, и, как повторил Крепс и как оно, вероятно, и было, этой тропой пользовались кабаны и Роман Янович с сыном, а скот здесь не пасли, потому и сохранил «Эльдорадо» первозданную прелесть.

Что касается растений, то был здесь настоящий ботанический сад местной флоры, и чувствовали себя растения, судя по их виду, прекрасно. Изумрудом зеленели высокие, пышные, свежие, еще не просохшие после вчерашнего дождя заросли ферулы и прангоса…

— Осторожнее с прангосом, — предупредил Крепс. — Плохая трава, ядовитая. Старайтесь не касаться, после дождя она особенно опасна. И чего она гусеницам махаона нравится? Вонючий прангос, всю квартиру провонял…

— А как жена ваша относится к «питомнику» гусениц? — спросил я, любуясь все же ядовитой травой.

— Терпит, что ж ей делать. У меня и правда «зоопарк». А что поделаешь? Надо. Кстати, как ферулу отличать от прангоса, знаете? У ферулы влагалища у основания листьев, это трава безопасная. Главное, прангоса бойтесь.

Действительно, от укропных листочков прангоса шел острый специфический запах, но он-то и придавал остроту ощущениям. Зеленовато-желтые крошечные цветочки прангоса, собранные, как и у ферулы, в ветвистые, издалека напоминающие клубы полупрозрачной пены соцветия, буквально истекали алмазными капельками нектара, привлекая многочисленную крылатую братию — мух, пчел, ос. Чуть ниже, в просветах этих тропических зарослей, поднимались очень оригинальные мясистые стебли очитка, покрытые коротенькими остроконечными листиками, словно чешуей зеленовато-розового цвета, слегка тронутой желтизной. Верхушки стеблей оканчивались махровыми нежно-розовыми соцветиями, на которые тоже садились и мухи, и пчеложуки, но, главное, бабочки, и в первую очередь именно Аполлониусы. Очиток щедро отдает листики свои на съедение гусеницам Парнассиусов, а цветы любезно предоставляет для сбора нектара и опыления взрослым бабочкам.