Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

— Переселили людей. В 1975 году, когда заповедник организовали. Я сам переселением руководил, — с гордостью сказал директор.

— Как переселили? Куда?

— В Каршинскую степь. В хорошие, современные дома. Нельзя было здесь оставлять, понимаете? И так арчу вырубили, склоны кое-где совсем облысели, видите? Ничего не поделаешь, надо было переселять. Триста двадцать четыре семьи было, около двух тысяч человек. А работало в совхозе, между прочим, знаете сколько? Пятьдесят семь человек! Всего! На тысячу трудоспособных! В отрыве от страны, понимаете? То, что людей переселили, правильно, я считаю. Да и выхода не было другого. Или кишлак, или заповедник. У нас контора там. Поедем, я вам сегодня кишлак покажу. Две мечети остались. По триста, четыреста лет мечетям…

Через несколько минут мы въехали в мертвый город. Но он был не совсем пуст. Люди здесь, оказывается, были.

«Кызылсуйский горно-арчовый государственный заповедник» — так было написано на вывеске на одном из домиков. Нас вышли встречать.

Салим Содыкович отдал кое-какие распоряжения, и мы отправились на экскурсию по Ташкургану.

Прекрасны и совершенны, конечно, древние памятники Самарканда, но и в этих незатейливых, а сейчас к тому же и полуразвалившихся, покинутых строениях была своя прелесть. Те строились все-таки для украшения, эти для жизни. Простой, естественной и каждодневной.

Конечно, глинобитные одноэтажные домики напоминали средневековые, а может быть, даже еще более древние жилища, и никакой роскоши не было в них. Но в них жили люди, жили долго — годы и годы, а потому, как и в произведениях самой природы, была в них целесообразность, не эстетически заданная, а естественная. Своя гармония, свой стиль и ритм.

Странное очарование охватывает нас, когда мы осматриваем развалившиеся от времени человеческие жилища! Дыры в стенах, облупленная глиняная штукатурка, провалившиеся крыши, а кое-где и просто остатки стен… Время сгладило острые углы… Пустынные дворики поросли высокой травой, небольшими деревцами, кустиками. Трава и даже кусты были подчас и внутри — в бывших комнатах, если туда проникало достаточно света. Когда-то здесь кишело многолюдье — женщины и мужчины занимались хозяйством, играли дети, у каждого была своя жизнь, с радостями и огорчениями, заботами и счастьем.

— Конечно, если бы наладить подвоз каменного угля, то с топливом проблему решить можно, — продолжал тем временем Салим Содыкович. — Да ведь дорога-то непростая. А домов много. Да еще браконьерство бывает. Как зверей защитишь, если народу столько? Привыкли охотиться. Из окрестных селений сюда приходят. За кабаном. А то и медведя завалят, козла. Штрафуем, а все равно ходят. Видите, сваи, стойки сохранились в домах — это арча. Дерево арчи сотни лет растет, а человек взял и срубил за несколько минут… А вот и мечеть.

Строение чуть больше других, с плоской крышей, подобием просторной веранды с резными подпорками-колоннами. Роспись на потолке, на стенах в глубине помещения. Ниша в стене с аркой наверху — очевидно, это амвон, где стоял проповедник-мулла.

— Триста лет, а сохранилась, видите? — сказал Салим Содыкович. — И еще одна есть, чуть подальше.

Крайние домики стояли у самого обрыва. Внизу, метрах в пяти-десяти, под отвесными скалами виднелся плоский и голый берег, а дальше — русло бурной реки Кызылсу. Выше по течению видно было постепенно сходящееся ущелье, а еще выше — горы с вершинами, покрытыми снегом.

— Ночевать у нас будете, — сказал, обращаясь ко мне, Салим Содыкович. — Завтра в четыре утра вставать будем.

С нами по кишлаку ходил высокий, очень худой, молчаливый мужчина с морщинистым смуглым, словно высушенным, прокопченным солнцем лицом, с седыми усами и в тюбетейке.

— Хамид Назарович Назаров, — представил его всем Салим Содыкович, когда мы только еще отправлялись в путешествие по кишлаку. — Главный лесничий заповедника, уже двадцать шесть лет на этой работе. Имеет награды…

Я был знаком с Хамидом Назаровичем — он приезжал на нашу стоянку и даже пригласил меня однажды пойти с ним к пещере Тамерлана — он верхом на лошади, а я пешком до конторы, а потом оба на лошадях. Подумав, я тогда отказался, потому что, во-первых, не пещера меня больше всего привлекала, во-вторых, как раз тогда появилась надежда на геологов, а в-третьих, я ведь на лошади никогда в жизни…

— Салим Содыкович! Хамид Назарович! — обратился я теперь к ним, и в моем голосе, кажется, зазвучали даже торжественные ноты. — А скажите, не замечали ли вы здесь, в районе кишлака, или там, в горах, больших белых бабочек с красными и черными пятнами?

И тотчас поспешил добавить:

— Дело в том, что в редакции журнала мне поручили сфотографировать этих бабочек, потому что они исчезают. Они в Красной книге. Это очень важно.

Улыбки, которые было появились на лицах, когда я сказал о бабочках, после упоминания журнала и Красной книги исчезли.

— Каких бабочек? — серьезно переспросил Хамид Назарович.

— Ну вот такого размера приблизительно, — показал я на пальцах. — Белые, полупрозрачные, а еще — красные и черные пятна.

— Да их много здесь вроде бы, — сказал Хамид Назарович, — белых-то бабочек, правда? — он обратился к директору.

— Да, есть, есть! — оптимистично поддержал его Салим Содыкович. — Специально, конечно, внимания не обращал, но вроде бы есть.

— Да, есть, есть, — подтвердил и Хамид Назарович.

Всяким спортивным навыкам, как и языку, лучше всего учиться, конечно, в детстве и юности. Молодой организм еще не окреп, он гибок, податлив, навыки вырабатываются быстро. Так получилось, что никто не учил меня в детстве кататься на коньках, лыжах, двухколесном велосипеде, а потому мне пришлось расплачиваться за неумение в том возрасте, когда сверстники все это уже давно освоили. Было стыдно перед ними, особенно перед девушками, и я старался прийти на каток, когда там было как можно меньше народу. На лыжах я тоже учился в одиночестве, как и на велосипеде. И то и другое, и третье я, конечно, освоил, что же касается велосипеда то уже не один раз путешествовал на нем по многу дней по нашей огромной стране и проехал не один десяток тысяч километров.

А вот на лошадь не садился ни разу в жизни.

Как типичному горожанину езда верхом казалась мне чем-то экзотическим и недоступным.

Когда вчера Салим Содыкович сказал о путешествии по заповеднику, я как-то не задумался о том, что это будет за путешествие и на чем.

Утром мы встали что-то около пяти часов, быстро умылись, собрались, вышли во двор конторы в утренних сумерках. Несколько лошадей было оседлано. Они мирно пощипывали траву у забора.

С нами должен был отправиться лесник Парда Рустамов. Собранный и молчаливый, он был уже здесь — в последний раз проверял, правильно ли оседланы лошади.