Юрий Аракчеев - В поисках апполона.

Проблема сохранения арчи чрезвычайно важная, но главное-то дело не в том, чтобы принять запрет на рубку именно арчи, а в том, чтобы решить проблему в комплексе!

Ну в общем все так и было — пока! — на хребте Каржантау, как и в предыдущем году. И Склон Максимова, и «Эльдорадо» существовали! И Аполлониусы летали, и ферула, прангос и эремурус робустус цвели, и вечерами боярышницы, устраиваясь на ночлег и собираясь живописными группами на феруле, на цветах дикого лука, были словно лепестки фантастических белых цветов. Ах, скорее, скорее защитить их — пока не поздно! — организовать микрозаповедник!

И опять мы встречались с Крепсом-отцом, и я то злился на него, то восхищался его преданностью своему увлечению, делу своего сына…

При прощании он передал мне сверток — куколок алексанора для московского коллекционера.

— Вы положите их в холодильник, но не в морозилку, а вниз, — как всегда, приказным тоном давал он «ценные указания». — А как только приедете в Москву, еще на пути домой, в ближайший почтовый ящик бросите вот эту открытку. Человек вам позвонит, и вы передадите ему сверток. Только осторожнее, смотрите! И не тяните.

И я, разумеется, сделал все в точности: бросил открытку в ящик еще на пути от метро домой, когда шел с рюкзаком, а сверток положил в холодильник, не в морозилку, а вниз. И даже не посмотрел на адрес, хотя, как выяснилось потом, очень скоро, этого человека я уже знал, правда, заочно.

И только-только успел я проявить пленки, привезенные с Каржантау, едва-едва разобрался в том, что у меня на этот раз получилось, не успел даже сесть за работу над очерком для журнала, который великодушно предоставил мне командировку, не успел в сущности дыхания перевести после последней поездки и как-то ее осмыслить… Но уже пришел вестник в лице скромного, невысокого, тихого и медленно говорящего человека с фамилией… ну, скажем, так: Белов. Павел Иванович Белов, коллекционер, о котором мне уже говорил Игорь Максимов, дав его телефоны, рекомендовав у него обязательно побывать, а я как-то забыл.

Те несколько дней, пока шла открытка, были, как выяснилось потом, для меня передышкой, потому что Павел Иванович позвонил и пришел.

Совсем непохожий на военного, подполковник-инженер в штатском спокойно и тихо как-то ходил по моей квартире, спокойно слушал, когда говорил я, но больше сам говорил, а я с удовольствием — и совсем неспокойно! — слушал… А рассказывал он, кроме прочего, о поездке с приятелем на Алтай в позапрошлом году, о прекрасных бабочках, которых он там наловил, среди этих жертв его были и Парнассиусы, то есть столь почитаемые мной солнечные Аполлоны, один из видов которых так и называется: Феб. Аполлон-Феб. Солнце солнечное. А еще эребий упоминал и желтушек с прекрасным тоже именем Аврора…

А ведь Алтай-то еще когда был у меня в числе мест, о которых мечталось! Еще, помнится, в юности у Пермитина читал и уже тогда начал мечтать. Куда ж деться было теперь, если там, оказывается, Аполлоны, да не один вид, а разные, еще какие! Про один из видов — Клариус — было сказано Павлом Ивановичем, что редок он очень, эндемик, а потому, может быть, в мировом каталоге бабочек ценится особенно высоко, но если очень дорого стоит мертвый экземпляр бабочки, то во сколько же оценить хорошую фотографию этого «ювелирного изделия» природы? И пусть пока не дошли мы в массе до истинной оценки — что хорошая фотография несравнимо ценнее убитого экземпляра хотя бы потому уже, что не уничтожает сам экземпляр и, не уничтожая, делает его в то же время достоянием миллионов — пусть не дошли мы до высот этого понимания в массе, но, верю я, дойдем! А потому как же не загореться мне было немедленно ехать снимать теперь на Алтай?!

Павел Иванович говорил тихо, я слушал его по видимости тоже довольно спокойно, но уже с некоторым оттенком обреченности понимал: поеду. Уже тогда чувствовал, что рановато, пожалуй, мне ехать, ибо слишком частые поездки, неосмысленный перебор опасны в смысле истинного восприятия и того самого возвращения к себе и к тому первоначальному, что и является по сути главным смыслом. Да и долгов много, например ненаписанный очерк, но… Что же делать!

— Когда нужно ехать, чтобы всех этих бабочек застать, Павел Иванович? — спросил я обреченно, понимая, что все равно не справлюсь с рвущимся, разгорающимся, словно пламя неудержимого лесного пожара, желанием, в котором сверкали уже разноцветные искры: новые бабочки!.. цветы новые… желанный издавна край… реки!.. скалы!.. жарки на плоскогорье, голубые озера… но главное, главное — Аполлоны! разные! новые! неведомые!..

— Лучше всего сейчас, но даже если вы поедете двадцать пятого июня, то все равно застанете, — тихо сказал Павел Иванович.

— А можно посмотреть ваших бабочек, тех, которых вы оттуда привезли? — спросил я.

— Разумеется, когда угодно.

Несколько часов пробыл у меня тихий этот человек, которого я поначалу, признаться, встретил с некоторым недоверием, считая его уже заранее истребителем прекрасных чешуекрылых, о чем честно ему и сообщил чуть ли не в первые же минуты. Я, признаться, даже следы жестокости искал на его простом лице и представил себя на миг той самой бабочкой, на которую он замахивается сачком. «Интересно, а какое у него лицо, когда он достает бабочку из сачка?» — подумал неприязненно я…

Но чем дальше, тем больше росла во мне симпатия к Павлу Ивановичу. Понравилось на первых порах еще и то, что он серьезно и явно совестливо воспринял мои не слишком тактичные обвинения, оправдывал, как водится, коллекционеров тем, что они губят бабочек значительно меньше, чем промышленность и скотоводство, в чем, конечно, есть определенная доля правды. Потом очень внимательно и с раздумчивой обстоятельностью воспринял он мои размышления о микрозаповедниках энтомофауны и даже высказал очень здравую мысль, что именно коллекционеров можно было бы с большой пользой привлечь для присмотра за заповедниками и — главное! — для восстановления в первую очередь кормовых растений, а потом и для разведения ценных бабочек. Он даже вспомнил очень поучительную и известную уже мне историю о бывшей еще не так давно в Московской области, а теперь, увы, погибшей последней популяции многочисленных когда-то у нас Аполлонов (в окрестностях Приокско-Террасного заповедника).

— Коллекционер много ли выловит? — оправдываясь, негромко говорил Павел Иванович. — Даже одна самка, оставшаяся в живых, откладывает большое число яиц… А вот если кормовые растения уничтожить, то ни одной бабочки не останется, это уж точно.

И я вспомнил прекрасное «Эльдорадо», на которое скот не гоняют, и потому, может быть, оно и осталось таким до наших дней. Ведь не только бабочек, но и всякую жизнь — флору, фауну — легко уничтожить (да уже уничтожено сколько!) именно из-за перевыпаса скота. И я вспомнил еще о Синей Поляне на перевале Гиссарского хребта и что именно на ней собирались сделать постоянный лагерь геологов…