Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

1859 году владимирский губернатор Егор Сергеевич Тиличеев отправился по губернии с ревизией, захватив с собой редактора неофициальной части «Владимирских губернских ведомостей», секретаря статистического комитета, помощника правителя канцелярии Константина Никитича Тихонравова. Приехав во Мстёру, губернатор остановился у предводителя уездного вяз-никовского дворянства, помещика Ивана Александровича Протасьева, в Татарове.

Зашел у них разговор о Голышевых, вывеску на литографии которых начальник губернии только что видел, проезжая по Мстёре. Протасьев уважительно отозвался о молодом Голышеве:

— Самородок, талантлив, умен, работать умеет. Все за книгами ко мне бегает…

«Любопытно было бы посмотреть заведение», — подумал Тиличеев, но навестить крепостного крестьянина посчитал зазорным для себя и послал знакомиться с литографией Тихонравова.

Голышевы видели, как промчалась мимо их дома по тракту губернаторская пролетка, и захотелось Александру Кузьмичу заманить губернатора в литографию, а покорить его он решил своим Апокалипсисом.

— Сбегай к Протасьеву, пригласи губернатора, — велел он сыну. Но Иван засопротивлялся. В его памяти еще жили слова Тиличеева: «Дрянь, дрянь, дрянь!»

Вдруг Иван увидал, как, приплюснув к стеклу нос, в подвальное окно литографии заглядывает незнакомый человек. Иван уже привык к любопытствующим посетителям. Всяк, останавливающийся на мстёрском постоялом дворе Паниловых, фасонисто названном гостиницей «Париж», обязательно заглядывал к Голышевым, ибо Панилов, сам того не зная, делал им рекламу, оклеив стены нумеров голышевскими картинками. Путешественник непременно спрашивал: «Откуда такие, чай, из Москвы привозите?» А хозяин, поднимая тем самым и собственный авторитет, сообщал:

— Свой у нас издатель. Да какой! Мальчишка еще, токмо год, как в совершеннолетие вошел, а уж — хозяин. Хозяином-то, знамо, числится отец: отколь у малого, хоть и грамотного, деньги? Отец-от прижимист, ни за что свое не отдаст. Так хозяин-от — отец вроде, а в самом деле — сын, мальчишка, Ванька Голышев, большой мастер по части рисования и выдумок. Иноземные станки из Москвы привез, иностранные книжки читает. Сам на камне рисует, сам отпечатывает, девки наши, мстёрски, эти картинки раскрашивают.

Всех поражала эта сельская печатня, потому гостей было полно. Ивану льстило такое внимание, и в этот раз он заспешил навстречу заглядывающему в окно незнакомцу.

— Прошу прощения за беспокойство, — говорил, бросившись ему навстречу, широколицый, с высоким лбом, посетитель. — Я — помощник губернского правителя канцелярии, сопровождаю губернатора. Он остановился у помещика Протасьева, а я, прослышав о вас, непременно захотел познакомиться. Тихонравов Константин Никитич.

— Дорогим гостям завсегда рады, прошу вас, проходите, — вежливо раскланялся Иван, зовя гостя в дом.

Сначала Тихонравов оглядел книжный склад, потом литографию и долго рассматривал оттиски, развешанные по стенам печатни и стопами сложенные на полу.

Издавать картинки начал несовершеннолетний юноша, и это в значительной мере определило тематику: «Хищные волки, напавшие на проезжающих» с незатейливыми стихами:

Лихой ямщик на тройке мчался В степи пространной, снеговой, И колокольчик заливался Веселой песнью под дугой…

Много было былин и сказок о Бове Королевиче, Илье Муромце, Емеле-дураке — красном колпаке, об Иване-царевиче и сером волке, потом шли всякие диковинные животные, которых Иван начал печатать еще в литографии Ефимова.

От своих бывших московских хозяев Голышев позаимствовал многие сюжеты. У Лаврентьевой — картинку «Александр Великий — царь Македонский», у Абрамова —

«А ну-ка, Мишенька Иваныч», у Логинова — «Взятие Казани царем Иоанном Васильевичем Грозным в 1552 году». Царь на коне, в сопровождении большой свиты въезжал в покоренный город, где его встречали коленопреклоненные татары. Эта картинка легко раскупалась. «Въезд императора Александра II в Москву на коронацию», который Иван наблюдал лично, тоже издавался теперь в литографии Голышевых. Много они выпускали портретов царей, эти рисунки народ тоже любил.

А картинка «Панюшка и Сидорка осматривают Москву», вызвавшая у Тихонравова улыбку, напоминала Ивану о том времени, когда он, одиннадцатилетний крестьянский мальчишка, бродил по Кремлю, закидывая голову, чтобы получше рассмотреть Ивана Великого.

В центре картинки и стояла кремлевская колокольня Ивана Великого. Два подростка, в лаптях, полосатых штанах и рубахах до колен, вели потешный разговор об увиденных в Москве чудесах. Возле театра один другому говорил: «Гляди, Сидорка. Ето киятр, тут всяку комедь представляют, и гром загремит, и речка потечет, и горы, и леса появятся». А возле царь-пушки: «Гляди, Сидорка, эка пасть ненасытная, я чаю, как плюнет, так и деревни нашей мало».

Тихонравов посмеялся, сказал:

— Шутки, былины, сказки — это хорошо. Но побольше бы в народ нести стихов великих поэтов, таких, как Пушкин.

Потом Константин Никитич попросил Ивана сходить с ним в Богоявленский собор и был удивлен богатым внутренним убранством церкви, говорил о том, что они собираются печатать в «Губернских ведомостях» описания древних храмов и монастырей владимирского края.

Вернулись опять в литографию, потому что Иван захотел показать гостю прежние свои рисунки, в частности отлитографированный «Вид города Вязники» и вязников-ский Благовещенский монастырь.

— Вот это замечательно, — восхищался Тихонравов. — А как бы хорошо было, если б вы для нашего статистического комитета сняли вид суздальского Спасо-Евфимьевского монастыря. Мы собираемся «Труды» комитета выпускать, так вот для них. Слышали, в Суздале найдена могила князя Пожарского?

Иван слышал и даже читал об этой истории.

Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, создавший вместе с нижегородцем Мининым в 1612 году народное ополчение, умер в 1642 году. И так случилось, что к девятнадцатому веку могила этого народного героя затерялась. По одной версии, он покоился в своем Суздальском поместье, по другой — в селе Пурех (Юрино) Балахнинского уезда, при церкви, оставшейся после устроенного им монастыря. А в Суздале шла молва, что тело князя Пожарского погребено в стенах Спасо-Евфимьевского монастыря. Говорили, что ранее была тут усыпальница, в которой похоронены многие Пожарские, суздальские уроженцы. Они делали в монастырь немалые вклады, а монахи берегли их могилы. Но потом род Пожарских кончился.

Когда и монастырское крепостное право было упразднено, вотчины у монастыря отобрали, монастырский архимандрит, в досаде, разобрал палатку над усыпальницей Пожарских, а камни употребил на выстилку при церкви рундуков.