Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

Поздним вечером Иван Александрович с Авдотьей Ивановной обсуждали козни односельчан, грубые выпады против сына и снохи Александра Кузьмича.

— Кабы отделиться от отца, зажить своим домом и делом, — мечтал Иван Александрович.

— Не потерпит он этого, — вздыхала Авдотья Ивановна.

Может, попробовать получить звание неклассного художника? Оно освобождает от общества. Отец станет безвластен надо мной, тогда и отделимся…

— Но звание присуждает Академия художеств, она поди как строга.

— Не без этого, только в Строгановке у нас рассказывали, что кое-кто из наших умудрился получить это звание по чужим рисункам, просто-напросто купив их.

— Не грешить же?

— Да нет, я не собираюсь покупать.

— У тебя и свои хороши. Пошли «Народный праздник», приложи еще работы ребятишек Воскресной школы, должна же академия зачесть твой безвозмездный труд…

Вдохновленный поддержкой жены, Иван Александрович принялся переводить свою акварель «Народный праздник» на камень, отлитографировал, приложил еще двадцать пять лучших рисунков своих учеников и в начале 1863 года отправил в столичную академию художеств.

Вскоре академия уведомила его, что дело будет рассматриваться в августе. Голышев волновался.

Александр Кузьмич, узнав о затее сына, усмехался:

— Ишь, чего захотел! Да разве выгорит дело без хлопот сильных мира сего?!

Иван Александрович и сам подумывал съездить в Петербург, попросить похлопотать своих знатных знакомых, но личных денег у него не было, а отец как отрезал:

— Нечего тратиться понапрасну. Напиши Безобразову, захочет — и так поможет.

Иван Александрович написал, но все лето вестей из Петербурга не было, и Голышев очень обрадовался, когда собрался по комитетским делам в столицу Тихонравов. Иван Александрович надавал ему поручений: в археологическое общество передать найденные им старинные предметы; Павлу Ивановичу Мельникову, занимающемуся по заданию правительства изучением раскола в стране, — заметки о мстёрских раскольниках, и главное, узнать, как там его дело в академии…

Медленно тянулись дни ожидания. И вот однажды Авдотья Ивановна радостная вошла в кабинет мужа с письмом в руках:

— От Тихонравова!

— Значит, вернулся, — обрадовался Иван Александрович, — читай.

Чтобы сберечь зрение мужа, Авдотья Ивановна читала почти все письма ему сама.

Письмо от Тихонравова было длинное. Константин Никитич писал, что пробыл в столице дольше командировки на две недели и что сам граф Строганов давал ему отсрочку.

— А что он там про мои поручения пишет? — нетерпеливо перебил Иван Александрович.

— Находки твои он «исправно» доставил, и они уже поступили в Эрмитаж «на обозрение» императору. Далее Константин Никитич пишет, что был тепло принят графом Строгановым, и Тихонравов был у него четыре раза, раз обедал, а то пил чай. Граф ему показывал свой музей древностей. И вот слушай, Ванечка, что он пишет: «Много я говорил ему о Вас, о Вашей полезной деятельности, и когда Его Сиятельство узнал, что Вы из школы живописи, то поручил мне передать от него желание познакомиться с Вами лично и потому просит Вас: как только будете в Петербурге, то непременно быть у него. Это он мне повторял еще перед отъездом раза три, притом дополнил, что «подобных людей надо поднимать и выдвигать» и что он все готов для Вас сделать и во всяком случае содействовать».

Авдотья Ивановна обняла мужа и поцеловала:

— Ну, дорогой, поздравляю, может, граф и с получением звания художника поспособствует… — Она стала читать письмо дальше, и радостное настроение их сразу пропало. Тихонравову сказали в Академии художеств, что звание вряд ли будет присвоено в нынешнем году. Во всяком случае вопрос будет решаться только после выставки, после осмотра ее государем.

На следующий день пришла весть от Безобразова. Он писал, что был все лето в деревне, потому просьбу Голышева похлопотать о его деле получил уже по возвращении в Петербург, когда было слишком поздно, Голышеву было отказано. Безобразов подбадривал Ивана Александровича, писал, что дело можно будет поправить в будущем году.

— Не захотел помочь — и всё тут, — сердился Александр Кузьмич, — так и поверим, что стоко месяцев он о доме не справлялся. Просто не за-хо-тел. Чего им, господам, о нас печься. А ты уж рот раскрыл: графы, господа — товарищи тебе. Как были мы для них крепостными, так и остались. Вот выкачать что с нас они — тут как тут, а помочь…

Александр Кузьмич уже две недели валялся в постели, а деятельная его натура страдала от такой оказии, потому он на всех злился, гонял домашних и теперь рад был позлословить.

— Обойдешься и без этого диплома, руки, голова на плечах есть, и так сойдет.

Вскоре вернулась и посылка из академии. В ней было уведомлено, что рисунки «признаны неудовлетворительными».

Иван Александрович был потрясен. Он надеялся на благополучный исход и — вдруг…

И так было тошно, а отец не унимался:

— В господа выбраться захотел. Вот тебе наука: не лезь со свиным рылом в калашный ряд, занимайся своим делом. Школу-то Строгановскую бросил, а теперь в художники вознамерился…

И если в Александре Кузьмиче отказ академии вызвал бурю протеста и злобы, то Ивана Александровича — придавил. В смятении он писал Тихонравову: «Позвольте принести Вам мою искреннюю душевную благодарность за Ваше доброе ко мне внимание; перо мое слабо и не может передать тех сердечных чувств, которыми наполнена душа моя…»

Только Тихонравов был к нему по-настоящему добр и — без сословных церемоний. Но и ему Иван Александрович начал было письмо витиевато, уничижительно, как писал обычно знатным особам. Но вовремя спохватился, понял, что такое обращение может и обидеть Константина Никитича, относившегося к нему дружески.

И, отказавшись от высокого стиля, Голышев писал Тихонравову, что, занимаясь исследованием иконописи во Мстёре и Холуе, он собрал коллекцию икон, не заинтересует ли она комитет.

Потом Иван Александрович сообщал, что давно приметил по пути в Холуй из Мстёры любопытную часовню Николая Чудотворца, что даже Безобразов заметил ее, проезжая, и упомянул в своих путевых заметках. Так не надо ли описать ее поподробнее и сделать рисунок?

Но никакие дела и заботы не могли отвлечь Ивана Александровича. Он запил. Раз зимой возвращался из Владимира в таком состоянии, что не помнил, как доехал, лошадь сама нашла дом. Александр Кузьмич неистовствовал, пьяного сына и бивал, усугубляя тем его отчаянье.

Выходила сбившегося с пути мужа Авдотья Ивановна.

— Вино уму не товарищ, — уговаривала она Ивана Александровича, — загубишь свой талант.

Авдотья Ивановна была мужу и другом, и нянькой, и доброй женой. Вместе искали выход и из этого положения.