Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

Следом шли картинки со стихами «Голландский лекарь и славный аптекарь», «О глупой жене», «Сказка о воре и бурой корове», «Назидательный урок матерям», новый вариант картинки «Мыши кота погребают»…

Замыкал монографию «Синодик гравера XVII века Василия Андреева». Книга предназначалась для исследователей и коллекционеров лубка. Разослав издание по своим знакомым, Голышев получил прекрасные отзывы о монографии.

Переезд в новый дом не освободил Ивана Александровича от деспотизма отца и семьи. Александр Кузьмич посчитал и этот дом своим, по-хозяйски распоряжался в нем. Худшие черты его характера с возрастом усугублялись. Все в сыне теперь раздражало Голышева-старшего. Его ученые занятия, неоку-паемые издания, обрушившаяся на сына слава. Раньше, бывало, литография считалась фирмой Голышевых, и награды отцу и сыну давали одинаковые. Теперь в печати отца даже не упоминали, называли хозяином Голышева-младше-го. Все награды шли ему. Раздражало его даже то, что сын с невесткой живут ладно, горой стоят друг за друга.

Сестра Катерина, без спросу у брата, тоже поселилась в новом доме, стала просить у отца и землю выделить ей на новом участке.

*Иван Александрович с женой впали в отчаянье. «Я дожил, слава богу, до таких лет, которые имеют потребность в самостоятельности, в свободе воли, в свободе действий, в свободе мыслей, — писал он Тихонравову, — а тут, наоборот, отец делает из меня школьного мальчишку, постоянный какой-то надзор, постоянное преследование… я терпел и терплю, но, терпя, терпя, и камень лопнет… не может быть тягче, когда свяжут у кого-либо свободу и отнимут всякую волю, это то же самое: „пой, птичка, пой"».

Тихонравов, Протасьев советовали не уступать Катерине и отцу. Дом и земля — на Иване Александровиче, он их законный хозяин.

Но когда молодые Голышевы объявили о своем решении не выделять в доме долю Катерине, жизнь их превратилась в сущий ад.

Александр Кузьмич демонстративно принялся переводить торговлю обратно в старый дом, хотел было и литографию вернуть, но Иван Александрович не позволил.

Они с женой усердно обихаживали новый участок, и он вскоре же стал давать хороший доход. Александр Кузьмич потребовал у сына, чтобы тот отдавал и эти деньги ему, выплачивая таким образом затраченную на покупку земли сумму, и буквально лез в драку, отнимая у сына деньги.

Чтобы не скандалить, молодые Голышевы смирились и с этим. Но Александр Кузьмич, державший торговлю в своих руках, перестал выделять сыну деньги. За всякой копейкой, сапожнику заплатить или портному, приходилось идти к нему с поклоном.

— Плохо быть честным человеком, — сетовал Иван Александрович в разговоре с женой. — Надо было утаивать потихоньку из доходов, и не бедствовали бы мы с тобой сейчас.

— Плохо говоришь, милый, — успокаивала его жена, — обманом весь свет пройдешь, да назад не воротишься. Чистая совесть не угрызает сердца.

— У него — все, а я — бедный батрак.

— Ничего, может, как-нибудь устроится.

Помочь вызвался Константин Никитич Тихонравов. Он велел Ивану Александровичу писать в статистический комитет прошение о присвоении ему звания почетного гражданина. Оно, если хлопоты удадутся, освободит Голы-шева от мстёрского общества, а потом и от отцовской зависимости.

— Возможно ли? — сомневался Иван Александрович.

— Думаю, что да, — подбадривал отчаявшегося Ивана Александровича Тихонравов. — Опишите только все свои заслуги.

Голышев уселся писать: сделал три тысячи рисунков к «Трудам» статистического комитета, почти полторы сотни статей и заметок опубликовал в «Губернских ве-домохозяин». И вместо «всяких наград» за свои труды дарено в сельские школы, склад книг комитета грамотности, открытый во Мстёре, комиссионерство при священном синоде…

«Мои отношения совершенно исключительны от всех прочих крестьян слободы Мстёры, — заканчивал Иван Александрович свое прошение, — и я не имею с ней ничего общего, как отдельный землевладелец и особняк домохозяин». И вместо «всяких наград» за свои труды он просил «освобождения из крестьян». Его в это время хотели избрать во Мстёре в старшины, но он отказался, чтобы не иметь никаких обязанностей перёд мстёрским обществом.

Александр Кузьмич, узнав о хлопотах сына, еще больше взъярился, оставив его вообще без копейки. «Верчусь, как рак на мели, — писал Иван Александрович Тихонра-вову, — начинает Душа продавать лишнее платье, не грустно ли?» Когда Иван Александрович посылал рабочих к отцу за деньгами, тот куражился:

— Коль ему нужны деньги, пусть сам придет.

Или посылал с Катериной сыну рубль, да наказывал еще:

— Пусть Иван пришлет мне полный отчет, куда этот рубль потратил.

Уже ходили по инстанциям бумаги с ходатайствами об освобождении Ивана Александровича, в хлопоты включились все владимирские и столичные его друзья, надо было набраться терпения…

22 февраля 1871 года на годичном собрании статистического комитета Голышев отчитывался о своей работе в комитете за десять лет. Перед заседанием он беседовал с губернатором, говорил, что отец не дает согласия на выход из крестьянского звания, губернатор обещал уладить это, а после заседания «как-то особенно» пожал Голышеву руку и сказал: «Будьте покойны». Взволнованный возвращался Иван Александрович домой, но Авдотья Ивановна встретила мужа в слезах.

— Старик? — спросил Иван Александрович жену, та согласно кивнула, и Иван Александрович опять впал в меланхолию.

Время тянулось медленно. Тихонравов, обещавший сообщать о ходе дела, молчал. Отец по-прежнему неистовствовал. Зима 1871 года была суровой: сильные морозы, вьюги, метели. Молодые Голышевы хворали. Холодно было еще и на масленицу. Только к концу апреля потеплело.

Двадцатого апреля» Иван Александрович работал в литографии, когда пришла Татьяна Ивановна и сообщила ему, что приехал Тихонравов, остановился у них в старом доме.

Иван Александрович отчаялся: «Что бы это значило?! Почему Константин Никитич вдруг остановился у отца? Боится сообщить мне печальную весть? Тогда зачем сообщать ее отцу?»

— О чем толкуют тятя с Тихонравовым? — пытал Иван Александрович мать.

— Да веселый Константин Никитич, а об чем калякают — не уловила, со мной все шутил и руку целовал.

— Веселый? — воспрянул духом Иван Александрович.

— Да, балагурит Никитич, а меня послал к тебе…

Разговор, говорит, будет у нас сурьезный.

Тихонравов приветствовал их с Авдотьей Ивановной сдержанно. И Иван Александрович опять подумал о неблагоприятном исходе своего дела.

— Я мимоездом, — говорил Тихонравов. — Не известно ли чего из Петербурга?

Иван Александрович пожал плечами и сказал: