Яков Кедми - Безнадежные войны

По мере того как день икс приближался, напряжение росло. Накануне вечером я вышел из гостиницы, чтобы прогуляться и продумать новую схему. Сомневаюсь, что кто-либо, кроме меня, понимал всю значимость завтрашнего дня. Мы были на пороге драматического переворота в саге об исходе советских евреев последних лет. Нам предстояло направить в Израиль всех евреев, выезжающих с израильскими визами, и изжить позор «отсева», результат ошибок и глупости. Завтра мне предоставляется шанс покончить с этим одним махом. Я знал: если мне это удастся, то новая политика изменит всю форму и суть выезда в Израиль, но больше всего – само государство Израиль и его будущее. И снова я ощутил одиночество, потому что почти не было никого, кто бы разделял со мной и саму идею, и ее приведение в жизнь в той же мере и с тем же пониманием. Прежде чем выйти из посольства, я собрал членов делегации, менее десяти сотрудников «Натива». От них зависело будущее выезда в Израиль. Я снова объяснил им, что нас ждет с завтрашнего дня, и еще раз всех проинструктировал. Они поняли суть идеи и оценили величие этого часа, но их отношение к отъезду евреев в другие страны было не таким обостренным, как мое: я боролся за выезд в Израиль и видел, как происходящее в Вене и в Италии разрушает все.

На следующий день утром мы собрались в посольстве. Время близилось к девяти часам, когда обычно начинается прием посетителей. Как обычно, я вышел из посольства и прошел вдоль очереди, разглядывая людей, которые ждали начала приема. Я смотрел на лица людей и в их глаза и сказал себе: вы еще не знаете и не сознаете, но судьба уже разделила вас на тех, кто поедет в Америку, в Нью-Йорк и Лос-Анджелес, и на тех, кому придется ехать в Израиль и оказаться вопреки планам в Кирьят-Малахи или Тель-Авиве.

В девять часов людей впустили во двор посольства, собрав для получения разъяснений. Там было больше пятисот человек. Я взял в руки мегафон и сделал шаг вперед. Наступила полная тишина. Еще раз я прошел взглядом по сотням пар глаз, я видел на лицах лишь безмятежность и любопытство. Еще минута, и сказанные мной слова изменят жизненные планы большинства из них. Шаг, который я задумал и собираюсь сделать, самым радикальным образом перевернет судьбы сотен тысяч человек. Редки моменты, когда человек является свидетелем поворотного момента в истории своего народа и своими действиями он влияет на ход истории государства Израиль. Мысль, что таким образом я определяю их судьбу, меня не беспокоила. Я твердо намеревался приложить максимум усилий, чтобы направить их всех в Израиль. Я был спокоен и сосредоточен, как перед началом боя. В тот момент, как и сегодня, я был в полном согласии с собой и уверен, что делаю все правильно и в интересах государства Израиль. Что же касается судеб людей, то сегодня у меня иногда возникают сомнения и даже ощущение раскаяния. Не перешел ли я границу дозволенного простому смертному, так круто поменяв жизни сотен тысяч людей? Нет у меня однозначного ответа на этот тяжелый вопрос. Вероятно, и сегодня я поступил бы так же, однако теперь у меня нет уверенности, что сделанное мной действительно пошло на пользу всем людям. На пользу Израиля? Да, без сомнения. Но пошло ли это на пользу всем людям? Я не уверен.

Немного замедленно, спокойно, четко и ясно, как я привык говорить, тихим, уверенным тоном, который обезоруживает слушающих, лишает желания сопротивляться, спорить и возражать, я объявил и пояснил присутствующим детали нового порядка выдачи виз. Тем же тоном я спросил, есть ли вопросы. Их было несколько, заданных неуверенно, без каких-либо попыток возразить. Я ответил коротко и четко. Люди выслушали в полном молчании. Я видел по их глазам, что они в целом поняли значение сказанного, что повергло их в шок, еще с трудом они могли переварить услышанное, но у них не было готовности или способности сопротивляться. Царила абсолютная тишина. Я повернулся к сотрудникам и отдал распоряжение начать прием посетителей.

Ранее, тем же утром я сказал сотрудникам, что, если мы выдержим с нашим планом в первый день, это обеспечит нам 70 % успеха, а если еще два или три дня, то все сто: «отсев» прекратится, и все поедут в Израиль. Все произошло в точности, как я планировал и предполагал. Люди тихо и точно выполняли все наши указания. Никто не пытался увильнуть или спорить. Послушание стада, психологическое давление, советское воспитание, врожденная покорность и готовность выполнять приказы, отданные в нужной форме и нужным тоном, отсутствие желания и способности советского человека к борьбе и сопротивлению, разве что при наличии уверенности, что это дозволено и есть шанс на успех, – все это играло нам на руку. Как я и предполагал. Целью моего разъяснения было создать у людей ощущение, что все решено окончательно, что у них нет выбора и никакого шанса, даже если они попытаются попасть куда-либо еще, кроме Израиля. В принципе, выезжающие могли в пять часов вечера получить нашу визу, утром пойти в австрийское посольство, получить австрийскую транзитную визу, выбросить билет на Бухарест, купить другой и отправиться в Вену. Мы не могли бы этому помешать. Можно было обойти созданный нами порядок тысячью способами. Не хватало одного: дерзости и способности свернуть с предписанной им дороги. Выйти из стада хоть на шаг, вправо или влево.

Через несколько дней новый порядок вошел в колею, и всем стало ясно, что «Америка закрыта, все едут в Израиль». Представители израильского МИДа спросили меня, этично ли это. Арье Левин тоже говорил, что неприлично вынуждать людей. Я ответил им: «Все едут в Израиль, а вы занимайтесь своими делами и не мешайте». И все стали избегать этой темы.

Еврейское Агентство пыталось повлиять на маршруты выезда. Пытались проверить, разрешим ли мы выезд по железной дороге. Я ответил им категорическим отказом. Один раз по недомыслию мы создали такое явление, как «отсев», и потеряли сотни тысяч, которые могли быть в Израиле. Я не позволю, чтобы это повторилось. Есть только одна дорога, только один путь: полет через Будапешт или Бухарест и только в Израиль. Или пусть подают просьбу об иммиграции в Соединенные Штаты. Все, кто поддерживал и одобрял «отсев», опростоволосились. Они утверждали, что, если не будет возможности выезда в Штаты, евреи останутся в Советском Союзе и не поедут в Израиль. На это я всегда отвечал, что евреи, прежде всего, хотят выехать, они выедут куда угодно, даже в Израиль, если не будет другого выбора. Если выбор будет между Израилем и Москвой, они всегда предпочтут Израиль. Если дать им возможность эмигрировать в Цюрих, Женеву или Париж, они предпочтут их Нью-Йорку. Но если выбор будет между Красноярском и Петах-Тиквой, они предпочтут Петах-Тикву. Тем, кто видел Советский Союз в то время, с пустыми полками в магазинах, с разваливающейся экономикой и обществом, нарастающей преступностью, всеобщим замешательством, нестабильностью, неуверенностью, отсутствием личной безопасности, было ясно, что эти люди будут готовы бежать куда угодно, потому что страна, в которой они жили, рушится у них под ногами.