Яков Кедми - Безнадежные войны

Комиссия Хофи провела основательную и серьезную работу, глубоко вникая в проблемы. На первых встречах Хофи сказал мне: «Я столкнулся в «Нативе» с тем же положением, которое было в Моссаде, когда я пришел туда, и мне придется предложить ввести порядки, которых не было раньше». Вне всякой связи с комиссией, сразу же после назначения меня главой «Натива», по нашей собственной инициативе, мы начали приводить в порядок процедуры принятия решений и создавать рабочие инструкции, которых не было раньше. Они содержали четкие указания и упорядоченные приказы, как для текущей работы, так и для операций, подробные планы работы и протоколы проводившихся совещаний и разбора операций. До этого мне удалось только частично внести изменения в работу организации, и с годами я внес изменения только в то, что находилось непосредственно под моим началом. Введение части задуманных изменений мы вынуждены были отложить до нового определения функций организации и сферы ее ответственности.

Комиссия Хофи работала довольно долго. Хофи сказал мне, что до официального предоставления отчета премьеру он хочет посоветоваться с Ицхаком Рабином, потому что заключения должны в принципе соответствовать мнению главы правительства. Через несколько дней он сообщил мне, что Рабин принял предложенные им рекомендации и отчет может быть официально представлен. Но тут начались проблемы совершенно другого рода. Согласно рекомендациям Хофи, «Натив» должен был оставаться в подчинении главы правительства, как это и было раньше. Однако у Шимона Переса было другое мнение по этому поводу – он хотел видеть «Натив» в своем подчинении. Он считал себя, и в определенной степени не без оснований, одним из тех, кто разбирается в происходящем на постсоветском пространстве и в делах, связанных с выездом в Израиль. Перес действительно внес немалый вклад в дело выезда евреев в Израиль, особенно из Советского Союза. Но Перес был министром иностранных дел, а по логике рекомендаций Хофи, с которыми я был полностью согласен, «Натив» должен был подчиняться главе правительства. Проблемы, стоящие перед «Нативом», и их решения требовали интеграции между различными министерствами и учреждениями, а также оказывали влияние на политику государства, что могло быть только на уровне и в ведении премьер-министра. Дополнительным аргументом в пользу этого был тот факт, что, согласно политической системе Израиля, каждый министр представляет ту или иную партию, и подчинение «Натива» определенному министру автоматически идентифицировало бы «Натив» с определенным министром и его партией. И в положительном, и в отрицательном смысле. Как результат этого, все политические проблемы, которые есть у каждого министра, влияли бы на «Натив», на эффективность его деятельности и на выезд евреев в Израиль, что являлось высшим общенациональным интересом. Эти предпосылки подтвердились в двухтысячных годах, когда подчинение «Натива» Авигдору Либерману на той или другой его министерской должности привело к отождествлению организации с ним и его политическими взглядами. В результате престижу организации и ее деятельности был нанесен серьезный ущерб.

Рекомендации Хофи вызвали определенное напряжение между Ицхаком Рабином и Шимоном Пересом. Перес даже упрекнул меня, что я не хочу находиться под его началом. Я ответил, что это не личные интересы и я действительно ценю его способности и его вклад в дело репатриации евреев. И подчеркнул, что сегодня – он министр иностранных дел, а если завтра его сменит кто-то другой, что тогда будет с «Нативом» и с выездом евреев из бывшего Советского Союза в Израиль. Я сказал ему: «А если завтра министром иностранных дел станет Давид Леви? Ты представляешь, что произойдет с «Нативом»?» Но, как всегда, Перес игнорировал любые аргументы, если ему они были не выгодны. Его болезненное самолюбие и самомнение не раз вредили ему и портили многие его хорошие и полезные начинания. Так и в этом случае Перес рассматривал подчинение «Натива» главе правительства как личное оскорбление. Из-за несогласия Переса Рабин тянул с созывом совместного совещания с министром иностранных дел, представителями спецслужб и Еврейского Агентства для формального одобрения рекомендаций.

Одним из самых важных решений Комиссии было определение «Натива» как исполнительного органа правительства Израиля в осуществлении политики государства в отношении евреев постсоветского пространства. Правда, такова и была ситуация де-факто все годы, но в первый раз это было определено официально. Были определены и другие функции, как, например, то, что «Натив» должен был отвечать за анализ ситуации с еврейским населением на постсоветском пространстве и за предупреждение правительства Израиля о существующих или потенциальных угрозах евреям бывшего СССР. Многие структуры, в том числе и Еврейское Агентство, были недовольны результатами совещания, но вынуждены были смириться с ними. Принятые решения и рекомендации были засекречены и, соответственно, не опубликованы. Как всегда, Еврейское Агентство распространило ложные сведения о результатах решений, пользуясь этим. Агентство пыталось утверждать, что ответственность за работу с евреями постсоветского пространства полностью возложена на Еврейское Агентство, а не на правительство Израиля и его органы. «Натив» не пытался манипулировать средствами информации, ничего не опровергая, никого не обвиняя и не сливая журналистам никакой информации. Мы произвели реорганизацию в «Нативе» в соответствии с рекомендациями Хофи, определив процедуры, оперативные инструкции и порядок работы. Организация была приведена в полное соответствие с теми целями и задачами, которые были перед ней поставлены как в открытых, так и в засекреченных сферах своей деятельности.

До того как я начал непосредственно работать с Ицхаком Рабином, я не был хорошо знаком с ним как с человеком. Я слышал о нем, видел его, пару раз мы пересекались с ним, как, например, в случае с самолетом с Кавказа, захваченным бандитами. Мы тогда перекинулись несколькими словами, и не более того. У меня сложилось мнение, в основном на базе публикаций периода борьбы между Рабином и Шимоном Пересом за руководство Рабочей партией, что он человек сухой, холодный и черствый. Я был удивлен, обнаружив в нем человека очень чувствительного и внимательного к людям, теплого и стеснительного. Рабин был человеком серьезным, глубоким и думающим, постоянно терзающимся сомнениями в правильности принимаемых им решений. Это не мешало его способности принимать решения, а, наоборот, лишь побуждало всесторонне и глубоко взвешивать проблемы еще и еще раз, выслушивая другие мнения и рассматривая проблему со всех сторон. Не хочу сказать, что Рабин был застрахован от принятия ошибочных или неверных решений, от этого никто не застрахован. Но, решая проблему, Рабин рассматривал ее исключительно с точки зрения дела, прилагая к этому все свои усилия и стараясь, насколько возможно, не поддаваться влияниям посторонних интересов. Познакомившись поближе с Ицхаком Рабином, с тем теплом и вниманием, с которыми он относился к людям, я здорово обозлился на Шимона Переса. Ведь это приближенные Переса, накануне соперничества между ними за руководство Партией труда, постоянно распространяли слухи о Рабине как о человеке черством и презрительно относящемся к людям. Перес, как обычно, пытался отмежеваться от публикаций, утверждая, что не имеет о них представления. Почему-то Перес никогда ничего не знает, ни того, что делается для него и от его имени, и неприглядные, и подловатые вещи. Или в его честь, как, например, помпезные празднования его дня рождения. У меня и тогда не было сомнений, что за клеветой на Рабина стоит Перес, и это меня здорово злило.