Милош Форман - Круговорот

Я уже раньше решил, что в первый американский фильм я обязательно включу документальные кадры конкурса певцов, потому что эта насыщенная драматизмом ситуация все еще волновала меня. Когда я снимал «Прослушивание» в 1961 году, меня слишком ограничивала невозможность синхронизировать звук и изображение, а теперь я считал, что смогу лучше доказать мое тонкое понимание американского образа жизни, если вставлю чисто документальные кадры в мой художественный фильм.

Весной 1968 года нью-йоркская жизнь была богата событиями. В этом году убили Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди, происходили расовые волнения, антивоенные демонстрации, а культурные ценности подвергались серьезной переоценке. Нам хотелось или смотреть телевизор, или бродить по улицам, поэтому, как только у нас с Жан-Клодом появилась общая идея сценария, мы уехали обратно во Францию, чтобы изложить ее на бумаге.

Мы думали, что нам будет легче сидеть и работать в Париже, но вскоре после нашего приезда студенты с левого берега Сены затеяли свою революцию. Они поджигали автомобили, разрисовывали стены карикатурами на политиков и дрались с полицейскими. Когда мне удавалось увести Жан-Клода с баррикад он оказывался слишком возбужденным, чтобы думать о кино, поэтому я повез его в Прагу.

Я думал, что там мы сможем наконец мирно работать, но Чехословакия бурлила еще больше, чем Париж или Нью-Йорк. «Пражская весна» была в самом расцвете, коммунистическая партия утратила контроль за происходящими событиями. Создавались новые партии, раскрывались секретные досье, переписывалась история. Советский Союз подвергался насмешкам, хотя в стране проводились зловещие маневры частей Советской Армии. Наша машинка простаивала, мы не написали ни одной страницы.

В августе мы с Каррьером вернулись в Париж. Начался традиционный сезон отпусков, столица успокоилась, мы смогли наконец взяться за наш сценарий.

Как-то летним днем Жан-Клод и я решили передохнуть и отправились в район Пляс-Пигаль, чтобы поискать нашего приятеля-киношника Жан-Пьера Рассама на его привычном месте, в паршивеньком баре на углу. Мы нашли его и провели вместе приятный вечер, мы пили и болтали с красивой еврейкой сомнительной нравственности по имени Ева. Мы были молоды и ни в чем не знали удержу. Жан-Пьер решил гульнуть и посулил Еве тысячу франков за ночь, после чего они уехали на такси к ней домой. Мы с Жан-Клодом допили вино и вернулись к нему в квартиру, которая в то время больше напоминала приют. У Жан-Клода были друзья на всех континентах, поэтому у него всегда останавливались экзотические гости. Кроме того, у него была жена, крошка дочь и теща. Когда мы вернулись, вся команда спала глубоким сном.

Мы прошли на цыпочках по скрипучему полу коридора в кухню, перекусили, еще немного выпили на сон грядущий, еще немного поговорили о сценарии. Я не скоро добрался до постели. У меня была отдельная комната; я лег и сразу уснул.

Потом над моим ухом зазвонил телефон. Трезвонили все аппараты в доме. Наконец кто-то снял трубку. Я уже начал засыпать снова, как вдруг дверь моей комнаты тихо открылась. На пороге стоял Жан-Клод в трусах, с сонными глазами.

— Это тебя, Милош.

Я взял трубку и услышал неразборчивый голос Жан-Пьера, известного своими шуточками.

— Милош, русские оккупировали вашу страну!

Все газеты только и писали что о Дубчеке, Брежневе и «пражской весне».

— Слушай, — сказал я. — Ты пьян, и это не смешно.

— Я не пьян! Русские танки вошли в вашу страну!

— Жан-Пьер, мне надоело.

Я положил трубку и решил подождать, чтобы выяснить, достаточно ли холоден я был с ним, чтобы отбить у него охоту звонить мне. Он был здорово пьян, но и я был не трезвее, так что с трудом держал глаза открытыми. Однако в тот момент, когда я проваливался в сладкий сон, снова зазвонили все телефоны в доме. Снова в дверях комнаты появился Жан-Клод.

— Это тебя.

Я потянулся к телефону.

— Да, Жан-Пьер.

— Слушай меня, Милош! Я не шучу! Бога ради, включи радио! Подожди минутку! Подожди! Не клади трубку! Я передаю Еве. Она тебе скажет.

Жан-Пьер услышал новости, когда Ева сунула его под холодный душ. Она пыталась привести его в чувство в ванной комнате и включила радио, надеясь, что какой-нибудь рок-н-ролл поможет ей справиться с этой монументальной задачей. Так я узнал, что Советский Союз вторгся в Чехословакию и все уже будет не таким, как прежде.

Двадцать первого августа 1968 года Чехословакия оказалась отрезанной от остального мира, а мои Вера, Петр и Матей были в Праге. Я подумал о моих родителях и о том шансе, который они упустили перед войной, когда Куколы предложили им уехать из страны накануне немецкой оккупации. Я решил, что не повторю их ошибки.

Оказалось, что моему брату Павлу, известному домоседу, пришли в голову те же мрачные мысли. В тот же самый день он собрал свою семью и уехал с родины в единственное место, где он бывал за пределами Чехословакии. За несколько месяцев до этого он побывал в Брисбене, в Австралии, и именно там он сумел почувствовать себя счастливым. Он до сих пор живет там, пишет абстрактные картины с видами морского дна и возглавляет все увеличивающееся семейство.

В первые дни после вторжения в Чехословакии царил хаос. Дубчек и другие лидеры были вывезены в Советский Союз. Ходили слухи, что их расстреляли и что Советы собираются посадить у нас новое правительство, но в то же самое время усиливалось сопротивление народа оккупантам. Толпы людей, рыдая, окружали советские танки и кричали на солдат. Некоторые умоляли их уйти домой, некоторые кидали в них камни. Было убито много людей. Подожгли несколько танков. Радио Праги продолжало выходить в эфир и руководить пассивным сопротивлением, призывая людей убирать с улиц дорожные знаки, чтобы еще больше запутать и без того дезориентированную Советскую Армию. Между тем тысячи чехов и словаков начали переходить западную границу страны, которая впервые за двадцать лет оказалась открытой.

Я быстро протрезвел, бросился к приемнику и сидел возле него как приклеенный, пока мог это выдерживать. Я чувствовал себя таким же беспомощным, как в тот день, когда я пытался сдвинуть с места буфет на изогнутых ножках во время гестаповского обыска. Русские играли наверняка, и они, разумеется, собирались набросить на набиравшееся новых сил общество густую сеть махрового сталинизма. Сменится несколько поколений, прежде чем мы сможем излечиться от этой травмы.

Мне нужно было вытащить семью из страны. Клод Берри и Жан-Пьер Рассам немедленно вызвались поехать в Прагу и вывезти Веру и моих мальчиков из Чехословакии. Я не решался вернуться туда сам, поэтому я уцепился за их предложение. Проблема была лишь в одном — у них не было машины, чтобы поехать туда. В 1968 году Клод Берри еще не был всемирно признанным режиссером и продюсером. Он был всего лишь актером, который только что поставил свой первый фильм и чья старая машина проводила больше времени в ремонте, чем в пути.