Валерий Шубинский - Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий

Позднее Владислав Фелицианович так охарактеризовал направление «Современных записок»: «Судьба с самого начала поставила журнал в положение чуть ли не единственного прибежища для очутившейся на чужбине литературы всех школ и течений. Все эти обстоятельства и подсказали „Современным запискам“ их литературную политику, которую нередко зовут консервативной. <���…> В основе литературной политики „Современных записок“ лежит… естественное в данных условиях и единственно посильное данному составу редакции стремление — дать место всему, что представляется в нашей текущей литературе наиболее выдающимся. Однако же, не имея собственных литературных идей и стремлений, другими словами — не имея принципиального критерия в выборе материала, как осуществить ей свою задачу, скромную, но вполне полезную и отнюдь не легкую? Тут единственный путь — не гоняясь за неведомым, неиспытанным — сосредоточить внимание на том, что уже в известной степени себя зарекомендовало» [537] Ходасевич В. Книги и люди. «Числа» № 6 // Возрождение. 1932. № 2592. 8 июня. . Поскольку сам Ходасевич к моменту отъезда в полуэмиграцию уже обладал именем, предложение сотрудничать поступило сразу же. Первые публикации в «Современных записках» относятся еще к берлинскому и мариенбадскому периодам его жизни.

Какие-то крохи из заработанного он пытался передавать в Россию, но вскоре пересылать деньги стало невозможно; потом стали возвращаться с таможни и посылаемые вещи. Чтобы помочь Анне Ивановне, Ходасевич устроил ей работу — переводы французских романов. Но работать было трудно: брошенная жена поэта еще плохо себя чувствовала, а главное, была в угнетенном состоянии. Неудивительно, что Анна Ивановна настойчиво допытывалась, когда Владислав Фелицианович вернется в Россию. Как ни унизительно было жить на средства бывшего мужа, на него была вся надежда.

Но как было Ходасевичу объяснить ей причины, удерживающие его за границей, — причем в письмах, посланных по почте, заведомо рассчитанных на перлюстрацию? [538] Анна Ивановна не всегда это понимала, хотя Ходасевич делал очень прозрачные намеки, например: «Все дело в твоих отношениях с известным поэтом Дмитрием Цензором. Меня очень огорчает, что такие люди стоят между нами» (РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 51. Л. 31 об.; письмо от 30 июня 1924 года). В дальнейших письмах фигурирует уже просто «Митька», который «лезет во все». Вот фрагмент письма от 19 октября 1922 года:

«Не знаю, что мне делать сейчас в России, что я могу там заработать. Ты знаешь мое отношение к Сов<���етской> Власти, знаешь, как далеко я всегда стоял от всякой белогвардейщины. И здесь я ни в какой связи с подобной публикой не состою, разные „Рули“ меня терпеть не могут — но в России сейчас какая-то неразбериха. Футуристы компетентно разъясняют, что я — душитель молодых побегов, всего бодрого и нового. И хотя я продолжаю утверждать, что футуризм — это и есть самое сволочное буржуйство, — все же официальная критика опять, как в 1918, стала с ними нежна, а с нами сурова. У меня нет уверенности, что моя „мистика“ не будет понята, как нечто дурное, и тогда мне в Р<���оссии> житья не будет, печатать меня не станут, — я окажусь без гроша. А спорить и оправдываться я не стану, быть насильно милым — унизительно.

Я к Сов<���етской> Вл<���асти> отношусь лучше, чем те, кто ее втайне ненавидят, но подлизываются. Они сейчас господа положения. Надо переждать, ибо я уверен, что к лету все устроится, т. е. в Кремле сумеют разобраться, кто истинные друзья, кто враги» [539] РГАЛИ. Ф. 537. Оп. 1. Ед. хр. 49. Л. 45–45 об. .

Письмо явно написано не только для адресата, но и для властей (в расчете, что цензоры доложат по назначению). Постоянные указания на то, что он — не враг власти, что у него нет перед ней никаких прегрешений («кроме нескольких стихотворений, напечатанных в эмигрантской прессе»), что футуристы — «бывшие члены Союза русского народа» (конкретно имелся в виду футурист-пушкинист Бобров), регулярно появляются в письмах Ходасевича жене до середины 1924 года. Активным недругом Ходасевича в ряду футуристов всех мастей был в первую очередь Асеев, который вслед за статьей в «Красной нови» напечатал рецензию на «Тяжелую лиру» в новосозданном журнале «ЛЕФ». В начале рецензент полностью приводит текст «Искушения» — единственного в книге отчасти политического стихотворения, которое выражает романтическое неприятие нэпа (чувство, не чуждое и самому Асееву, если на то пошло), чтобы затем глумливо перетолковать его:

«В переводе с церковно-славянского это, очевидно, разговор автора с редактором ГИЗа. В первой строфе, рассерженный невниманием к „красоте“, автор угрожает перекувыркнуть скрытую им во время изъятия ценностей тассову лампаду и забыть „друга веков“ Омира. Истерический темперамент его обрушивает горькие упреки на „рассеянную рать“ революции, причем эту „рассеянность“, конечно, должно понимать отнюдь не как распыленность, а лишь как невнимательность к произведениям г. Ходасевича. По его словам, рать эта сумела отвоевать лишь одну свободу — свободу торговли. <���…> Третья строфа начинается с „вотще“, что для товарищей, давно не читавших священного писания, требует разъяснения: вотще значит напрасно. Итак: напрасно на плошали пророчит гармонии голодный сын. Голодный сын гармонии в передаче значит: г. Ходасевич. И его-то „благих вестей“ не хочет благополучный гражданин [540] Ср. текст Ходасевича: Довольно! Красоты не надо. Не стоит песен подлый мир. Померкни Тассова лампада, Забудься, друг веков Амир! Революции не надо! Ее рассеянная рать Одной венчается наградой, Одной свободой — торговать. Вотще на площади пророчит Гармонии голодный сын: Благих вестей его не хочет Благополучный гражданин… .

Кто этот последний?.. Очевидно — нэпман? — подумает недальновидный читатель. Ничуть не бывало. Для тех — г. Ходасевич знает это — свобода торговли священное и неотъемлемейшее право. А этот, кто „увенчал себя одной свободой — торговать“, кто мешает голодному сыну гармонии продать свои потрепанные бобры с плеча Баратынского по вольной цене, этот ужасно нервирует Ходасевича своим скрипом из редсектора:

Если это точное указание, оно очень дельно и уместно: в самом деле, неудобно все-таки изрядные суммы, скопляющиеся за день в Гуме и в Госторге, держать в каком-то колпаке. То ли дело сейфы Рябушинского и Морозова…

Остальные стихи „Тяжелой лиры“ не менее двусмысленны и тяжеловесны» [541] ЛЕФ. 1923. № 1. С. 160–161. .

Очевидно, это был явный литературный донос, причем лживый. Другой донос исходил от старого знакомого Ходасевича — Семена Родова, который в статье «„Оригинальная“ поэзия Госиздата», напечатанной в редактируемом им же ортодоксальнейшем журнале «На посту», призвал к ответу госиздатовских редакторов, публиковавших на казенный счет идеологически сомнительные, «буржуазные» книги, в том числе «Версты» Цветаевой, сборники Шенгели, Клычкова, Поликсены Соловьевой и др.