Валерий Шубинский - Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий

Раздражение Ходасевича вызвано было и тем, что в нэповскую жизнь быстро стали втягиваться и литераторы. С начала лета Союз поэтов переехал из ДИСКа в дом Мурузи на Литейном — тот, где прежде жили Мережковские, а много лет спустя — Иосиф Бродский. Там был организован Дом поэтов — открытый клуб ресторанного типа, где проходили публичные чтения перед разнообразной, в том числе и специфически нэповской аудиторией, своего рода пародия на былую «Бродячую собаку». Чтение с участием Нельдихена должно было проходить именно в Доме поэтов, и это было еще одной причиной отказа Ходасевича. Впрочем, торжественное открытие Дома, намеченное на конец августа 1921 года, так и не состоялось. Тому были очевидные и трагические причины.

В конце лета 1921 года Ходасевич, как и многие другие обитатели ДИСКа, получил возможность отдохнуть и подкормиться — и не в городской «здравнице», как годом раньше, а можно сказать, «на даче». Речь идет о колонии в Холомках и Бельском (иначе Вельском) Устье, первом прообразе будущих советских домов творчества.

Усадьба Холомки Порховского уезда Псковской губернии до революции принадлежала князю Андрею Григорьевичу Гагарину, известному физику и инженеру, первому ректору Санкт-Петербургского политехнического института. Дом был построен в год начала мировой войны по проекту Ивана Фомина, ведущего архитектора-неоклассика той поры. В военные дни здесь был госпиталь. Во время революции Гагарины нашли способ спасти реквизированную усадьбу от разграбления (а себя — от бездомности), устроив здесь «Народный дом им. В. И. Ленина». Однако летом 1920-го он был закрыт по решению местных властей. От выселения Гагариных на сей раз защитила «охранная грамота» за подписью Ленина, полученная еще в январе князем-инженером, в память его научных заслуг. Но князь Гагарин был уже болен, в декабре того же года его не стало, на родственников «охранная грамота» никак не распространялась, а местный Совдеп ждал только часа, чтобы завладеть «бесхозным» имуществом. Неудивительно, что жена и дети Андрея Григорьевича стали заранее искать способы сохранения усадьбы. Через живописца-мирискусника Мстислава Добужинского, доброго знакомого Гагарина по прежним, дореволюционным годам, они обратились к Горькому с предложением организовать здесь колонию для отдыха писателей и художников.

Устройством колонии занимались Добужинский и Чуковский зимой 1920/21 года. С наступлением лета усадьба стала наполняться гостями. Наплыв их был таков, что под нужды колонии отдали и соседнее имение под названием Бельское Устье, прежде принадлежавшее Новосильцевым.

Ходасевич с семьей получил возможность отправиться в колонию в начале августа. Прежняя чиновничья жизнь в Москве имела одно преимущество: в тех случаях, когда Ходасевич пользовался железной дорогой, он ехал в международном вагоне, в купе на двоих, и билеты доставлялись в тот же день. На сей раз, несмотря на наличие командировки от «Всемирной литературы», пришлось две недели биться, чтобы достать билеты в общий вагон. Отъезд был назначен на утро 3 августа.

По рассказам Ходасевича, накануне вечером он заходил к своим знакомым по ДИСКу — прощаться. Зашел он и к Гумилёву, поскольку выход Ходасевича из Цеха не испортил их личных отношений. Тот был один: жена, Анна Энгельгардт, уехала к дочери, в Парголово.

«Как два с половиной года тому назад меня удивил слишком официальный прием со стороны Гумилёва, так теперь я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. <���…> Мне нужно было еще зайти к баронессе В. И. Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, как я собирался уйти, Гумилёв начинал упрашивать: „Посидите еще“. Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилёва до двух часов ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилёв стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго — „по крайней мере до девяноста лет“. <���…>

До тех пор [он] собирался написать кучу книг. Упрекал меня:

— Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на десять лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студистками в жмурки играю — и сегодня играл. И потому непременно проживу до девяноста лет, а вы через пять лет скиснете.

И он, хохоча, показывал, как через пять лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать „молодцом“» [443] Ходасевич В. Гумилёв и Блок // СС-4. Т. 4. С. 92–93. .

Вернувшись в свою комнату, Ходасевич застал там заплаканную Надежду Павлович, которая рассказала ему страшные новости о Блоке. Что Александр Александрович болен, знали все. Но Павлович поведала Ходасевичу: Блок — в агонии и сошел с ума.

Прощаясь с Гумилёвым, Ходасевич договорился, что оставит у того кое-какие вещи на сохранение. Но когда под утро он подошел к гумилёвской комнате, на стук его никто не отозвался. В столовой он узнал от прислуги, что ночью, через час или два после его ухода, Гумилёва арестовали. Владислав Фелицианович считал, что он — последний, кто видел Гумилёва на свободе. На самом деле это не совсем так: между уходом Ходасевича и приходом чекистов вернулась жена, и Николая Степановича арестовали при ней.

Все эти детали выглядят, быть может, несколько «литературно», но Ходасевич, в отличие от Георгия Иванова, редко деформировал свои воспоминания в угоду беллетристическим эффектам. Возможно, так все и было, как он пишет, и неожиданный долгий разговор с Гумилёвым, которому предстояло отправиться на смерть, оказался залогом иной связующей нити между судьбами двух поэтов — Ходасевич о ней еще не догадывался.

Но вот Ходасевичи выезжают в Псков. Вагон набит битком, они едут в жаре и зловонии, сжимая в руках шарики из нафталина и камфары — от вшей. Все это, однако, было лишь началом мытарств. В Пскове Ходасевичи в полном объеме хлебнули тех неудобств советской жизни, от которых их прежде как-то защищали сперва влиятельные покровители и статус совслужащих, потом — ДИСК. Поезд пришел в Псков с опозданием. Состав на Порхов успел уйти, следующий же отправлялся лишь через два дня. Места в гостинице распределялись лишь по мандатам Совдепа, а там Владиславу Фелициановичу объяснили: «Чтобы получить комнату, надо быть постоянным жителем города, иметь в нем службу» [444] Ходасевич В. Во Пскове // Ходасевич В. Избранная проза: В 2 т. Т. 1. С. 135. . Сдача жилья внаем в городе была запрещена, и жители относились к этому запрету всерьез: за его нарушение сажали. Тогда Ходасевич решил «искать помощи у собратьев по перу» — явился в редакцию местной газеты и, «развернув перед секретарем целый веер всевозможных удостоверений с печатями и без печатей… потребовал, чтобы комната мне была найдена» [445] Там же. С. 136. . Правда, и газетчики мало что могли. Наконец, Ходасевичей поселили у некоего репортера, занимавшего две комнаты все в той же гостинице. Но оттуда пришлось бежать на следующее же утро: заели клопы.