Виктор Розов - Удивление перед жизнью

— Вот видите, Юдифь Самойловна, разве можно верить гадалкам! — заключил я рассказ.

Глизер молчала. И вдруг как‑то задумчиво произнесла:

— Я умею гадать по руке.

Я не мог понять, шутка это или всерьез. Но по спокойному лицу собеседницы, по ее каким‑то печальным глазам я понял — не шутка.

— Погадайте мне, — дерзко сказал я.

— Нет, не буду.

— Почему?

— Не хочу. Иногда видишь такое — сказать страшно.

— И скажите! Я же не верю в гадание.

Глизер сопротивлялась, я настаивал.

— Хорошо, — наконец согласилась Юдифь Самойловна, произнеся это слово уже каким‑то спокойным и почти пустым тоном. — Дайте руку.

— Левую? Правую?

— Все равно.

Она взяла протянутую мной ладонь, глянула на нее без особого напряжения и через несколько секунд опустила.

— У вас будет трудная жизнь. Может быть, вы умрете молодым. Но если выживете, жизнь сложится интересно и даже счастливо.

Я видел, как ей неприятно и мучительно говорить эти слова. Она добавила: «Пора идти». И ушла.

И я забыл ее слова. Вспомнил я их спустя десятилетия, когда судьба моя обернулась светлой стороной. Вспомнил и поразился точности ее предсказания. Как я уже писал, в войну молодым я лежал в палате смертников целый месяц и должен был умереть. В тридцать шесть лет пошла моя первая пьеса — и сразу чуть ли не в ста театрах страны. Я сделался драматургом.

Что видела Глизер на моей ладони? Может быть, действительно наши судьбы написаны на ней или на звездах? Не уверяю, но и не отвергаю категорически. Но, как и раньше, гадания не люблю, да с тех пор ни единого раза и не гадал. А теперь и гадать нечего. И в приметы совершенно не верю. И в сны. Суеверие. Вера всуе.

Вторая часть гадания Юдифи Самойловны Глизер начала сбываться в марте 1949 года.

Пьеса «Ее друзья» закончена. Кому бы ее показать? Перебираю в уме всех знакомых в театральном мире. Не нахожу, к кому не совестно было бы обратиться. Вспомнил! В Детском театре работает Тарас Дмитриевич Соловьев, бывший актер Театра Революции, игравший Жадова в спектакле «Доходное место», поставленном В. Э. Мейерхольдом. Он играл эту роль столь вдохновенно, что по праву делил шумный успех с самой Марией Ивановной Бабановой — Полинькой. И человек был открытый, общительный, ясный.

Завернув в газету свою рукопись (о перепечатывании не могло быть и речи, на это требовались деньги), я отправился на площадь Свердлова. Служебный вход в ЦДТ — со стороны улицы Пушкина. Я сунулся туда. Трепещу В полулепете спрашиваю вахтера: не могу ли я увидеть актера Соловьева? После каких‑то выяснений разрешает пройти.

Соловьева я не видел, по — моему, с довоенного времени. Встретились.

— Здравствуйте, Тарас Дмитриевич!

— А, это ты. Здравствуй, Виктор. — Дружески, как будто вчера виделись.

— Я написал пьесу…

— Дану!

— …Хотел бы, чтобы вы ее послушали.

— Когда?

— Сейчас.

— Сейчас?

— Если у вас есть время.

— Собственно, милый, времени у меня нет. — Тарас Дмитриевич взглянул на часы. — А она длинная?

— Нет, не очень.

— Экая досада… И ты знаешь, у театра репертуар сверстан уже на весь год. Так что…

— Да я вам просто так хочу почитать…

Нежелание слушать мою никому не нужную пьесу было сломлено его человеческой деликатностью.

— Ну ладно. Только, знаешь, я послушаю один первый акт. А то меня время поджимает, на радио спешу… Запись.

— Хорошо, — обрадовался я.

— Пошли в мою гримуборную.

Когда я кончил читать первый акт, Соловьев как‑то странно и таинственно произнес:

— Подожди‑ка, подожди!..

И убежал. Через мгновение он вернулся, таща за руку невысокого приземистого человека.

— Познакомьтесь, это заведующий литературной частью театра Путинцев Николай Александрович. — И представил меня.

— Приходите завтра в литературную часть и захватите пьесу, — сказал Николай Александрович и скрылся.

— Дочитывай.

— А как же радио, Тарас Дмитриевич?

— Черт с ним! Читай.

Я дочитал пьесу. Соловьев что‑то горячо говорил, а на прощание сказал: Смотри, завтра будешь читать в литчасти, а я людей созову.

Домой я не шел — плыл по московским улицам, не касаясь тротуаров ногами. Позднее я узнал, что в тот же день и последующий Тарас Дмитриевич бегал по театру и кричал, что появился новый Шекспир. Мольер, Лопе де Вега и Островский и все они вместе взятые — один его старый знакомый.

Заранее должен оговориться, что моя пьеса «Ее друзья» — весьма жиденькое произведение. Единственное достоинство ее в том, что она была о простых человеческих чувствах, чем слегка выделялась на фоне «больших полотен» того времени.

А дальше уже вихрем полетела сбываться вторая часть предсказания Ю. С. Глизер.

На следующий день я читал пьесу в небольшой комнате литературной части театра, в которую набилось много любопытствующих. На другой день то же самое я проделал в кабинете директора — читал свой опус художественному совету театра. А еще через один день — на труппе театра с приглашенными педагогами московских школ.

Фея моей жизни, желая вознаградить за терпение, махала своей волшебной палочкой без устали. Пьеса была принята к постановке единодушно и даже с энтузиазмом, и, как всегда бывает в таких случаях, ей нашлось место в репертуаре этого же года. Да и постановщиками определили главного режиссера театра Ольгу Ивановну Пыжову и ее верного спутника Бориса Владимировича Бибикова. А какой состав дали! Сперантова, Чернышева, Заливин, Степанова, Сажин, юная Новожилова, только что окончившие студию МХАТа птенцы — орлята Ефремов, Печников. И, как сытный гарнир ко всем этим деликатесам, — договор с выплатой двадцати пяти процентов аванса сразу же, как только пьеса будет утверждена.

Успокоенная за меня фея легла спать. И не вовремя. Как только фея уснула, пьесу к постановке не утвердили.

Откровенно говоря, я не знаю, как сейчас решен вопрос о роли личности в истории. В годы моей жизни ее роль истолковывалась различно. То она никакого значения на ход истории не оказывала, то, напротив, играла заглавную роль, то второстепенную. В моей судьбе личности, как вы уже замечаете, играли, бесспорно, решающую роль, не говоря уже о маме и папе. В настоящем случае личность явилась в виде Константина Язоновича Шах — Азизова — директора Центрального детского театра.

— Виктор Сергеевич, я знаю, что высшая инстанция не разрешает нам ставить вашу пьесу. Но вы пройдите сейчас в бухгалтерию и получите аванс, двадцать пять процентов. Вам, возможно, нужны деньги, — предупреждая мой горький рассказ о судьбе пьесы, произнес Константин Язонович.

«Возможно»! О эта славная человеческая деликатность! Я же стою перед Константином Язоновичем в таком жалком одеянии, и на худющем моем лице, безусловно, выражено все мое нынешнее благосостояние.