Ингрид Бергман - Моя жизнь

— Но разве ты не собираешься в Калифорнию?

— А зачем? Мой сын мертв. Чем я теперь могу помочь ему? Единственное, что я теперь могу сделать, — это помочь тому парню, вытащить его из всего этого и забрать сюда.

— Ты собираешься оставаться в Нью-Йорке?

— Да, через несколько часов я иду в театр.

Я не могла поверить своим ушам.

— Ты в состоянии сегодня играть? Ты действительно собираешься играть?

И тогда она очень спокойно сказала:

— Да, я сегодня должна играть. Иначе я сойду с ума.

Она молчала, а я плакала. Тот разговор с Сигне долгие годы не уходил из моей памяти.

Я знала, что мне нужно позвонить Пиа. Ей было известно, что я приехала. Я писала ей, говорила по телефону, как было бы прекрасно увидеться после всех этих лет. Я попросила Айрин и Кей Браун побеседовать с ней.

А теперь я поняла, что не смогу встретиться с ней. После расспросов в аэропорту, встречи с группой «Элвин», разговора с Сигне Хассо, вручения премии критиков мне была нестерпима мысль о том, что вокруг меня соберется толпа фотографов, репортеров и будет наблюдать, как я заплачу при встрече с Пиа, как я буду расстроена и подавлена. Я была не готова к такому эмоциональному напряжению. И потом, мне необходимо было хотя бы час провести наедине со своей дочерью. Я позвонила Пиа и поведала ей обо всех моих проблемах. Я пыталась объяснить ей, что просто не знаю, как совместить все мои дела с самым важным в этой поездке — встречей с нею. Пыталась объяснить, что разрываюсь на части, но не могу успеть все. Хотя, может быть, именно это мне и следовало сделать. Я собрала всю свою храбрость, чтобы оказаться здесь. А теперь у меня не хватило ее, чтобы увидеться с дочерью.

Но бедняжка Пиа ничего не поняла. Она решила, что я просто не хочу ее видеть, что карьера для меня — самое важное и что я просто хочу успеть повидаться со своими друзьями и выступить по телевидению. Она распаковала свой чемодан и вернулась к занятиям. А когда ей позвонили репортеры, она сказала, что очень занята и не может уехать, иначе отстанет от остальных. Всем это показалось странным. А я поняла, что все, что произошло между нами, действительно было странным.

Рана не заживала в душе Пиа долго, многие годы. Даже позже, когда мы жили в Жуазели, во Франции, она вспомнила тот инцидент и сказала, что понимает, конечно, насколько карьера для меня важнее, чем она. И я опять попыталась объяснить ей страшное душевное напряжение, сопровождавшее мое первое возвращение в Нью-Йорк. Я не могла тогда предстать перед ней матерью, она увидела бы только плачущую женщину. Я должна была ждать, пока не смогу повидаться с ней наедине, без прессы. Ей трудно было постичь все это, да и по сей день она, боюсь, понимает мои объяснения умом, но сердцем все равно принять не может.

Столь долго ожидаемая встреча состоялась лишь через полгода, 8 июля 1957 года. Доктор Петер Линд-стром женился во второй раз и прибыл в Стокгольм со своей женой Агнес и их маленьким сыном Питегюм. Пиа, теперь уже восемнадцатилетняя девушка, была студенткой университета штата Колорадо. Она позвонила Ингрид, и они договорились увидеться в Париже.

Я была уверена, что это будет очень волнующая встреча. Мы должны были увидеть друг друга впервые за шесть лет. Я знала, что расплачусь, и предполагала, что Пиа тоже не удержится от слез. Мне, конечно, вовсе не хотелось, чтобы в этот момент рядом находились теле- и кинооператоры, которые всегда ждут таких событий. Поэтому я договорилась со скандинавской авиакомпанией. Они все прекрасно поняли и пообещали: «Мы задержим ее на борту самолета, пока не выйдут все пассажиры, тогда вы сможете войти и побыть с ней наедине».

Итак, я вошла в самолет. Там была Пиа. Мы бросились друг к другу, и тут же нас ослепила вспышка.

Оказывается, журнал «Пари-матч» послал своего корреспондента сопровождать Пиа из самого Нью-Йорка, чтобы он не спускал с нее глаз и сделал снимок первого момента нашей встречи. Когда он понял, что ее специально задерживают на борту, то спрятался, опустившись на пол в хвосте самолета. Его вывели. Пиа с любопытством посмотрела на меня и сказала: «Как ты молодо выглядишь».

Они пробыли одни всего минут двенадцать, а потом ступили на трап. Внизу их уже поджидала толпа репортеров.

— Мы счастливы быть вместе после шести лет разлуки, но пока еще не знаем, как проведем время в Париже.

Ингрид ограничилась этим коротким заявлением.

Пиа прекрасно запомнила тот день.

«Встреча в Париже не стала для меня травмой. Подобные вещи травмируют, когда происходят с десятилетним ребенком. Припоминая нашу встречу, могу оказать, что она была очень волнующей. Все, кто находился в аэропорту, проявляли трогательное внимание. Туда пришли сотни и сотни людей, чтобы увидеть мою мать и меня. Я испытывала сложное чувство волнения, неловкости и смущения от того, что на меня смотрело так много глаз, что нас без конца фотографировали. Но сказать, что я боялась, было бы неправдой. Этого как раз не случилось. Я была уже достаточно взрослой».

Они выскользнули из отеля через заднюю дверь, чтобы насладиться единственным вечером, когда можно было бродить по городу без сопровождения толпы фоторепортеров. Все остальное время, пока Пиа оставалась в Париже, те следовали за ними по пятам. Пиа пробыла в Европе более двух месяцев. Ингрид хотелось показать дочери все, что было в ее силах. Они ездили на Сицилию. И наконец Пиа заняла свою комнату в «Санта Маринелле». Все дети Ингрид смогли собраться вместе.

Ингрид писала Айрин Селзник:

«Молодые люди танцуют на террасе, а я делаю вид, что уже стара и собираюсь лечь спать. Конечно, это не то, что я чувствую на самом деле, — просто разыгрываю небольшой спектакль. Тем не менее я счастлива, что нахожусь одна. Все получилось лучше, чем мы думали. Пиа здесь совершенно счастлива, очень открыта со всеми, все ей нравится. Она очень мила и ласкова с маленькими. В первый же день она сказала мне, что не сможет на следующее лето приехать в Европу. Но уже на второй спросила: «А зачем мне оставаться в Америке, когда здесь так замечательно?» Конечно, каждый из нас пытается любой день превратить в праздник. Мы все время придумываем что-то новое. Но замечательнее всего то, что если мы с ней остаемся дома одни, то и это ей тоже очень нравится. Она очень весела, чувствительна и умна. Она намного лучше, чем я смела мечтать. Не могу тебе передать, как я счастлива в эти дни. Порой это кажется нереальным, и я не могу в это поверить. Я веду себя очень естественно, будто так все и должно быть, чтобы лишний раз не спугнуть ее. Я надолго оставляю ее одну: она играет с младшими или читает где-нибудь в углу. А иногда мы подолгу разговариваем, но я стараюсь не давить на нее».