Ингрид Бергман - Моя жизнь

Больше я от него не получала никаких вестей.

Несколькими годами позже меня пригласили стать председателем жюри на Каннском кинофестивале. Перед тем как покинуть Канны, я стала вычищать все ящики в номере, выбрасывая скопившиеся письма, — я, как белка, всю жизнь держу все прю запас. На глаза мне попалось письмо Ингмара десятилетней давности.

Я знала, что он был в Каннах в качестве гостя и показывал свой фильм «Крики и шепоты» вне конкурса. Я сделала копию письма, а внизу приписала: «Не с гневом или горечью возвращаю Вам это письмо. Просто хочу показать, как быстро летит время».

В Каннах я заметила его в толпе репортеров и журналистов, протиснулась к нему и сказала:

— Я кладу в ваш карман письмо.

— А что, разве я не могу сейчас же прочесть его? — засмеялся он.

— Нет, прочитаете, когда приедете домой.

Затем толпа отнесла его от меня.

Прошло еще два года. Я находилась с Ларсом на острове. Зазвонил телефон — это был Ингмар.

— У метя есть сценарий для вес. Взаимоотношения матери и дочери.

— Прекрасно, Ингмар. Вы не обиделись, когда я положила письмо в ваш карман?

— Ну что вы. Нет, конечно. Вы все сделали правильно. Я вспомнил о вас и, с тех пор как прочитал тот маленький листок, начал работать и размышлять. У меня появилась идея. Единственное, о чем я хочу вас спросить; вы не возражаете против роли матери Лив Ульман?

— Конечно, нет.

— Друзья сказали мне, что вы, возможно, не согласитесь на это, поскольку Лив Ульман слишком много лет, чтобы быть вашей дочерью.

— Вовсе нет. У меня дочь приблизительно того же возраста.

— Кроме того, я хочу снимать фильм на шведском языке.

— Прекрасно. Меня это тоже устраивает.

— А вот мои друзья не верят в это. Они думают, что вы захотите, чтобы фильм снимался на английском, потому что тогда он может пойти на международный рынок.

Я почувствовала, что по горло сыта друзьями Ингмара.

— Ваши друзья ошибаются, — ответила я. — Я очень хочу играть на шведском.

После стольких лет борьбы с английским, французским и итальянским языками меня радовала уже сама мысль о том, что снова придется разговаривать на моем родном языке.

Сценарий поверг меня в шоковое состояние. Он был такой объемный, что казался рассчитанным на шестичасовой фильм. Сама идея мне понравилась. Она не вызвала во мне ни тени сомнения. Но сценарий был слишком растянут. «Я писал все, что приходило в голову, — объяснил Ингмар, когда я ему позвонила. — Конечно, многое мы сократим. Почему бы вам не приехать этим летом ко мне на остров, там мы все и обсудим».

Я согласилась, хотя всегда немного нервничаешь, когда приходится нарушать уединение шведов. Идеальный отдых для шведе — это время, проведенное как можно дальше от всех. Вернувшись домой, он скажет: «Все было просто великолепно. Мне на глаза не попался ни один дом, ни один человек». Мои дети никогда не могли понять эту шведскую манию — стремиться к полному одиночеству. В Италии все наоборот: чем больше людей вокруг тебя, тем лучше.

Фаре, остров Ингмара, был гораздо больше, чем остров Ларса. Это вполне благоустроенная земля с деревьями, с пасущимися овцами, с церковью и деревенскими магазинами. По нему даже можно совершенно свободно ездить на машине от одного дома к другому. Поблизости от места, где живет Ингмар, расположена военно-морская база. В аэропорту Ингмар ждал меня на своей машине.

«Я приехал в аэропорт встречать Ингрид. Она села в машину, и едва я включил скорость и тронулся с места, как услышал:

— Ингмар, мне бы хотелось кое-что с тобой обсудить. В сценарии есть вещи, которые мне не очень нравятся. Я, например, не могу понять, почему мать так разговаривает. Неужели эта манера, резкая, подчас жестокая, способ ее самовыражения?

— Это долгая песня, — отвечал я. — Можешь считать, что это способ ее самовыражения.

Какое-то время мы ехали молча. Я чувствовал, что несколько обескуражен нашим разговором. Но вдруг Ингрид сказала:

— Ингмар, мне нужно сказать тебе одну вещь, перед тем как мы начнем работать. Я всегда сначала говорю, а потом думаю.

Я принял ее слова как редкое, замечательное откровение, которое стало ключом к нашей дружбе, потому что ее реакция, порой не очень-то вежливая и тактичная, тем не менее стала ключом к ее характеру. Нужно было слышать, как она говорит. Иногда ее высказывания казались не заслуживающими внимания, даже абсурдными, но потом вдруг выяснялось, что в них таится глубокий смысл. Да, нужно было слышать ее, потому что самой важной всегда оказывалась именно ее первая, мгновенная реакция.

Я видел все картины, в которых Ингрид снималась в Америке. Единственное, что мне не удалось посмотреть, — это «Интермеццо» с Лесли Хоуардом. В те годы я был молодым режиссером и все мы находились под огромным влиянием американского кино и его техники. Нам нравились еще и «черные» французские фильмы, но нам остро хотелось использовать в производстве фильмов именно опыт американского кино. Конечно, далеко не все картины с Ингрид были шедеврами, но я отчетливо помню, что всегда был очарован ее лицом. Ее лицо — кожа, глаза, рот, особенно рот, — излучало какое-то странное, мощное сияние и огромную эротическую притягательность.

Это не имело никакого отношения к ее телу. Важна была только взаимосвязь между чертами лица: рот — кожа — глаза. Поэтому как актриса она всегда привлекала меня. Впервые я общался с ней, когда она уже была замужем за Ларсом Шмидтом. Мы сидели в стокгольмском отеле, когда Ингрид вернулась после путешествия по магазинам. Это было зимой. Она вошла, нагруженная пакетами, с этим своим потрясающим румянцем на лице, и я сразу же вспомнил то ощущение — от нее исходила сильная эротическая притягательность. Не говоря уж о том, что она была очень красива.

Я всегда считал, что прием, оказанный ей в Швеции во время выступлений в оратории «Жанна на костре», был крайне несправедлив. Мне кажется, она сама создавала сценический образ. Помощь режиссера там почти не чувствовалась. Я вспоминаю тот громадный скандал — все критики старались устроить ей провал. Это была не просто чистейшая несправедливость, это была своего рода месть. Ингрид сопровождал успех, который порою в Швеции не доставляет людям радости. В отличие от Ингрид, которая никогда не прятала свою удачу, шведский обыватель зачастую скрывает ее. Он не любит, когда и другие выставляют ее напоказ.

А в отношении к Ингрид проявилась чисто шведская реакция: ее просто хотели поставить на место. И еще: откровенно говоря, оратория была не совсем удачно поставлена. Иногда мне казалось — такое чувство возникало у меня, когда я сидел в зале, — что это почти катастрофа. Хотя, если честно признаться, я не верю в существование объективной оценки: половина того представления была почти потрясающей, замечательной, процентов двадцать можно было принять более или менее, а вот тридцать казались провалом. И со стороны критиков было несправедливо делать упор на последние тридцать процентов, чтобы иметь возможность третировать актрису. Я не присутствовал на том знаменитом вечере в нашем концертном зале, когда Ингрид бросила в лицо шведской прессе слова, полные горечи и упреков. Очень жаль, что меня там не было, потому что я могу вообразить, как она была великолепна. Меня восхищает то, каким образом она смогла выйти из этой почти гибельной для нее ситуации. Выйти с блеском, даже с триумфом. А вообще все это очень странно. Вот живете вы за пределами Швеции, достигли успеха во всем мире. Но если в Швеции о вас напишут гадость, то вам уже наплевать на то, что говорят о вас в остальном мире. По-настоящему ваши чувства бывают задеты только тогда, когда что-нибудь не так напишут в Швеции. Это я знаю из собственного опыта».