Ингрид Бергман - Моя жизнь

Обычный покой и мирная обстановка родильного дома, наполненного приветливыми монахинями, уступили место настоящему бедламу. За считанные секунды итальянская пресса узнала, что момент истины наступил, и во всем доме, как тревожные гудки пожарной сирены, начали звонить телефоны. Предупрежденная Роберто о том, чего можно ожидать и как следует поступать, администрация заперла все ворота, а персонал готов был отразить натиск непрошеных гостей. Американская пресса пыталась добыть сведения любыми путями. Сотруднику «Ассошиэйтед пресс» удалось привлечь внимание одной из монахинь, которая и не подозревала о прибытии знаменитой пациентки. Когда он потребовал, чтобы та поклялась на Библии, что мисс Ингрид Бергман нет в здании больницы, монахиня ответила: «А, так вы имеете в виду Боргезе. Да, княгиня Боргезе сегодня вечером родила прелестных близнецов, но, право же, из-за этого не стоит ломать ворота».

К полуночи весь персонал, а также роженицы были обеспокоены страшным шумом. Директор вызвал наряд полиции. Вспышки ламп, вой сирен, стальные каски прибывших полицейских придали соответствующий колорит всему происходящему. Репортеры, фотографы отошли на несколько метров от здания. Поскольку стояла холодная февральская ночь, они собрали хворост в ближайшем парке и разожгли костер, У которого грелись и полицейские, и газетчики.

Директор клиники, пребывавший в ярости от всего происходящего, к утру все-таки решил, что глупо пропускать такую блестящую возможность бесплатной рекламы. Он осторожно объявил, что в пять часов вечера сможет допустить несколько человек без фотоаппаратов только в приемный покой внизу, где они смогут полюбоваться на его заведение. Это был кусок мяса, брошенный стае голодных волков. Вежливые джентльмены в тяжелых пальто гуськом вошли в помещение и, очутившись внутри, бросились в разные стороны, украдкой вынимая фотоаппараты. Их преследовали монахини и рассерженные служащие.

Лишь репортеру «Лайф» удалось добраться до второго этажа и сделать снимок запертой двери под номером 34. Там, в палате с плотно закрытыми стальными ставнями на окнах, лежала в кровати Ингрид, а рядом в глубокой колыбельке прятался Робертино. Фотографа схватили, свели вниз по лестнице, и здание постепенно опустело.

Разочарованные фоторепортеры заняли осадную позицию, приготовившись ждать удобного случая. Так продолжалось двенадцать дней. Они, как обезьяны, взбирались на деревья, бродили у стен дома. Полиция просто не знала, как их разогнать. Один упал и сломал руку, что, однако, не нашло никакого сочувствия в сердце Роберто и весьма малое у Ингрид. Журналисты арендовали здание, стоявшее против клиники, и из каждого его окна торчали их камеры. Им удалось подкупить служащего, который передавал Ингрид их письма: «Моя работа в опасности», «Мои шансы на продвижение падают», «Моя жена не любит оставаться поздно ночью одна, она заведет себе любовника».

Один репортер явился с цветами, посланными будто бы Максуэлом Андерсоном: «Смотрите, это его подпись, они должны быть вручены лично». Знает ли Ингрид, что первую премию в Америке должен получить фотограф, объявивший, что, по слухам, ребенок родился уродом? И репортер с цветами, только из чистого альтруизма, предлагает мисс Бергман подарить ему пять секунд своего времени, чтобы он сделал ее фото с ребенком на руках и тем самым доказал всему миру, что заявление его коллеги — грязная ложь.

Меньше всего мы с Роберто хотели, чтобы за нашим ребенком охотилась пресса. Мы желали ему мира и покоя с первых же дней его существования. У Роберто эта мысль стала своего рода навязчивой идеей. Поэтому он разработал план побега из клиники. В середине ночи он сказал: «Мы уходим». И вот в четыре часа утра я встала, взяла Робертино, и мы бегом спустились по лестнице. Даже сиделки не знали, что я ухожу. Они рванулись за нами с криками: «0, вам нельзя ходить, нельзя». Мы нырнули в машину Роберто, ждущую у входа, и отъехали на бешеной скорости. Его друг, ехавший позади нас в другой машине, внезапно остановился и поставил машину поперек дороги, блокируя шоссе для машин с репортерами. Так что мне все-таки удалось вернуться домой, не попав в руки ни одного фотографа.

14 марта 1950 года на заседании Сената США досточтимый Эдвин С. Джонсон из штата Колорадо выступил с самыми резкими и поразительными нападками на актрису и кинорежиссера, которые когда-либо звучали в этом высоком собрании. Начал он так: «Господин президент! Теперь, когда этот глупейший фильм о беременной женщине и вулкане с обычной ловкостью эксплуатирует Америку, к взаимному удовольствию «РКО» и унижающего наше достоинство Росселлини, имеем ли мы право устало зевать, испытывая великое облегчение от того, что весь этот идиотизм кончился, а потом и вовсе забыть о нем? Надеюсь, что нет. Необходимо принять меры, чтобы в будущем оградить наш народ от услуг такого сорта.

Господин президент! Даже в наш век всевозможных сюрпризов весьма прискорбно наблюдать, как наша самая известная, хотя и беременная, голливудская королева экрана попадает в щекотливое положение (а ее положение — это результат недозволенных отношений). Она играет в фильме дешевую обманщицу, приправляя перцем пошлую историю, не представляющую никакого интереса. Поддерживая кассовый успех, «Стромболи» просто раздувает скандал вокруг исполнительницы главной роли».

Мистер Джонсон остановился на том, что вызывает его особое презрение: «Омерзительная рекламная кампания, тошнотворный коммерческий оппортунизм, продемонстрированный «РКО», невыразимая подлость Росселлини, который бесстыдно попирает законы, принятые во все времена, и демонстрирует полное непочтение к нормам общественной морали».

Сенатор предлагал обсудить законопроект, согласно которому коммерческий департамент должен выдавать лицензии продюсерам, актрисам, самим фильмам. Ингрид Бергман посягает на само существование института брака. «С прискорбием хочу заметить, добавил он, — что она сегодня является одной из самых могущественных женщин на свете, могущественных в распространении зла.

Когда Росселлини, этот пират любви, с победной ухмылкой вернулся в Рим, на ремне героя-победителя висел не скальп миссис Линдстром, а ее душа. Теперь миссис Линдстром и то, что осталось от нее, вводит в мир двоих детей: у одного из них нет матери, другой — незаконнорожденный.»

Доклад мистера Джонсона, отправленный на вечное хранение в архивы Сената, содержал двенадцать очень злобных фрагментов из газет и журналов с нападками на Ингрид и Росселлини. Среди них оказался и отрывок из статьи критика «Вашингтон стар» Джея Кармоди: «Фильм представляет собой жалкое зрелище во всех смыслах. Он безумно, невероятно скучен... Если это лебединая песнь мисс Бергман, то, наверное, самое лучшее — поскорее забыть о ней».