Мицос Александропулос - Сцены из жизни Максима Грека

— Григорий, ежели лекарство сладко, то какой с него прок? — возбужденно ответил Максим. — Исцеление заключено в горечи, что же тут может поделать врачеватель?

Григорий замотал головой:

— Нет, старче, больно уж ты суров. И владыку нашего ты сильно опечалил. Однако не забывай: нет у тебя другого покровителя, кроме владыки Акакия. Он и так немало для тебя сделал.

— Разве ж я это отрицаю? Благодарю его, кланяюсь ему…

— Вот и напиши тогда послание, поступишь справедливо…

— Толкаешь меня писать не то, что почитаю правильным и законным, — вздохнул Максим. — Взять назад, что написано раньше, и писать теперь другое…

— Нет, старче! То, что ты написал тогда, было справедливо. Но и то, что напишешь ты сейчас, — тоже будет справедливо. Подумай сам: ведь епископ не пожалел ни жертв, ни трудов, чтобы возвести заново храмы, восстановить погоревшие строения. Об этом и напиши, доставь епископу удовольствие. Встань и напиши, старче. Со всей мудростью твоей и сладкозвучием. А я тотчас сниму три списка и отнесу их епископу, передам в собственные руки. И вот увидишь, вернет он тебе свою любовь, а проклятый Пахомий больше сюда не сунется.

Максим поднялся. Согнувшись, пошел к столу. Взял перо.

— Отблагодари доброго епископа, — воодушевлял его Григорий, — ничего другого от тебя не надобно. Смягчи свою душу, сделай доброе, правое дело…

Монах склонился над бумагой, мысленному взору его открылись желанные, милые картины — голубая гладь моря, спокойного до самого горизонта; судно, плывущее без опаски, под нежным дуновением зефира, единственного ветра, не заключенного богом в мешок. Вдали Максим различил синеватые очертания суши, корабль приближался к цели. Да, прав был Григорий, надо доставить удовольствие владыке. Надо на сей раз удержать на привязи негодующие страсти. «Господи, просвети, наставь своего раба, вразуми сердце его и рассудок, направь руку его божьим своим повелением. Аминь». И перо, легкое весло в руках старого гребца, принялось за дело:

«Слово похвальное по поводу восстановления и обновления епископом Тверским Акакием соборной церкви после бывшего пожара… О праздновании обновления есть древний закон. И как же не признать, что он хорошо установлен, когда через это делаются явными деяния добрых и боголюбивых архиереев, благоверных царей и всех властителей, их ревность, направленная к чести божьей. Их старания и забота прославляются и становятся навсегда незабвенными, передаются из рода в род, поощряя последующие поколения к подражанию их добрым делам. Посему и я, непотребный, счел справедливым обратиться к будущим поколениям с кратким словом о том, что произошло в славном городе Твери, в царствование благоверного и самодержавного великого князя всея России Иоанна Васильевича и при боголюбивом епископе Акакии, прекрасно и благочестно правящем церковным кормилом Тверской епархии…»

Краем глаза Григорий увидел, как рука старца, скользившая быстро и легко, вдруг приостановилась и задрожала в нерешительности, словно встретила на своем пути какое-то препятствие. «Только бы не бросил, — замирало у Григория сердце, — только бы не бросил! Боже, просвети старца, направь его руку! Пусть сделает, что требуется, иначе ждут его беды пострашнее тех, какие он уже испытал. Испустит дух в подземелье монастырской башни, и никто никогда не узнает, где тлеют его косточки. Боже, просвети его, чтобы смилостивился над ним Акакий. Пусти дано ему будет уехать отсюда, пусть поедет к Троице или же на Афон… — Тут писец остановился, перевел дыхание. — И пусть возьмет с собой меня, бедного», — закончил он свою молитву. «Крак», — заскрипело перо, наполнив радостью душу писца. Рука Максима вновь заскользила легко и свободно.

— Слава тебе, господи, слава тебе! — облегченно вздохнул Григорий и на цыпочках бесшумно вышел из кельи, оставив старца наедине со своей работой. Писец знал, что теперь, когда сочинение увлекло Максима, он не мог уже думать ни о чем другом, кроме как об успешном его завершении. Так было, есть и будет со всеми писцами, прежними и нынешними. Григорий из своего опыта усвоил, что хороший писец, принявшийся за дело, подобен мореходу, поднявшемуся на корабль: коль скоро пустился он в путь, то должен привести свое судно в надежную гавань…

Григорий не ошибся. Когда он вернулся в келью с обедом для старца, на лице у Максима он увидел то знакомое выражение, которое дает честному, праведному работнику доброе исполнение духовного труда.

Григорий взял в руки бумагу, прочитал послание. Склонился, поцеловал у Максима руку.

— Да будет с тобой, старче, благословение господне. А я сейчас же примусь переписывать. Сделаю три красивых списка и сегодня же отнесу епископу… Однако пришла мне в голову, святой отец, одна мысль… Прикинул я бедным своим умом, что было бы уместно, если бы ты составил для храма хорошую надпись. Пять строк, не более. Дадим епископу, пусть велит начертать ее на амвоне, во славу и себе и тебе. Сделай, старче, такую надпись!

Удивительно, как совпадали мысли Григория с его собственными! Видно оттого, что они долго жили и работали вместе, Григорий научился читать его сокровенные думы. Так бывало у них часто: что замыслит Максим, раньше него облечет в слова писец. Вот и теперь, работая над посланием, Максим действительно обдумывал короткую, но исполненную душевного тепла и вдохновения надпись, которая могла бы занять видное место в храме, чтобы читали и проникались ее праведным смыслом и клир, и народ.

После обеда Григорий сел переписывать списки, а Максим приступил к составлению надписи. Сочинил он ее быстро, потому что мысль о ней затеплилась в его душе еще раньше. Представил он, будто амвон, живое существо, обращается к восходящим на него священникам, помогая проповедовать добродетельным и просвещенным, наставляя на праведный путь невежественных и порочных, каких — увы! — немало еще среди духовенства.

«Амвон я, прекрасно устроенный и художественно украшенный разноцветными узорами, поставленный посреди церкви для проповедания православным людям боговдохновенных писаний. Вы, рабы божьи, восходящие на меня, смотрите, как восходите: украшены ли души ваши соответственно той проповеди, кою вы громко возвещаете другим? Исполнители велений божьих, примите от него неувядаемый венец и наречетесь великими во царствии его».

Григорий прочитал надпись и на минуту задумался.

— Отец мой, а почему бы тебе не упомянуть имени нашего владыки? Хорошо ли будет без имени? То, что ты пишешь, важно и полезно для всех, несущих службу, но как же без имени владыки? Напиши, молю тебя, еще несколько строк и упомяни имя нашего епископа. Так и напиши — Акакий, и пусть возликует его душа.