Валерия - И жизнь, и слезы, и любовь

Наивный журналист — ему, в отличие от Шуйского, тогда было неведомо: любая слава хороша. Притом дурная часто вызывает больший интерес определенной публики, чем хорошая. Вот что говорил Шуйский:

«У меня была даже идея заявить через какое-нибудь авторитетное издание, что я плачу за публикацию негативной информации, как это нередко делается на Западе».

Журналисты и коллеги Шуйского по шоу-бизнесу были тем не менее практически уверены: Шуйский действительно платит за раздувание скандала вокруг моего имени, хоть и не сознается в этом.

О порядочности подобных методов говорить не приходится. Но нельзя не признать: Шуйский еще вначале девяностых был гораздо более осведомлен о методах раскрутки звезд, чем многие другие продюсеры того времени. Он совершал ошибки. Ситуация не всегда виделась ему в правильном свете. Например, нельзя было искусственно формировать для меня несвойственный мне имидж. Но: он сразу понял, что образ должен быть целостным, что рекламную кампанию следует планировать, что средствами массовой информации можно манипулировать. Тогда мало кто до такого додумался. В этом нашему герою помог как опыт работы на Западе, так и его личное хорошее чутье на все новое, оригинальное, на то, что имеет будущее.

Я становилась популярнее. У меня появились преданные поклонники. Я стала мелькать «в телевизоре».

Опять и опять я себя спрашивала: ты практически достигла цели — ты счастлива? Передо мной фотографии того времени. Короткая стрижка. Холодный отстраненный взгляд. Томные позы. Полумрак. Кожаные брюки. Темные тона. Строгий покрой.

Отстраненность… Несвойственная мне черта. Но тогда это было частично моим внутренним состоянием. Видимо, сработала защитная реакция психики: мне казалось, я наблюдаю за всем происходящим со стороны. Вот я пою со сцены и вижу себя как будто зрительскими глазами. Вот мужчина бьет женщину. Эта женщина — я. Но я как будто не чувствую боли. Я лишь сторонний наблюдатель…

Шуйский позиционировал меня как певицу элитарную. Он придумал для меня специфическую манеру поведения, также абсолютно мне несвойственную. Я должна была изображать из себя высокомерную даму. Я должна была быть вежлива, но холодна. Помню, прочитала про себя написанную в то время статью какого-то музыкального критика: на сцену вышел пингвин. Недавно просмотрела видеозаписи тех лет. Боже, какой кошмар! Ни дать ни взять — настоящий пингвин! Это урок для продюсера, как не надо работать с певцом…

Странно: хоть я и не тосковала по Лёне, все время на память приходили наши с ним, в общем, детские, наивные проекты; моя работа с оркестром театра Эстрады… Тогда я была неизвестна, но была собой, и в моей жизни не было страха.

Шел 1992 год. Детей у нас еще не было. Ни я, ни Шуйский по этому поводу не беспокоились. Он мне говорил:

— У меня с этим проблема — от меня никто еще не беременел.

Когда закончились все эти конкурсы, оказалось, что жду ребенка. Думаю: как быть? У меня с молодых лет была твердая установка: абортов делать не буду. Звоню маме, сообщаю ей новость. Мама отвечает:

— Ну и хорошо. Возраст подошел. Самое время — в двадцать пять первого ребенка родить.

Я вышла из кабинета гинеколога и сообщила Шуйскому радостную новость: у нас будет ребенок. Посмотрела на него — он стоит молча, а по щекам катятся слезы. Врач удивлялся, помню, глядя на Шуйского:

— Чем вы так шокированы? Вы — молодой мужчина. У вас молодая жена. Неудивительно, что она беременна.

В 1993 году мы поехали в Аткарск. Дело было в мае, перед самыми родами. Я — уже с огромным животом. Приехали, чтобы расписаться, оформить все документы. Я официально развелась с Ярошевским. Поменяла имя. Теперь вместо Перфиловой Аллы Юрьевны на свет появилась Шуйская Валерия Юрьевна.

Как все хорошо! Все забыто! Всем рты заклеили. Не было Аллы Перфиловой, девочки из Саратовской области. Новая звезда упала прямо с неба.

Беременность была удивительно легкая. Чувствовала я себя прекрасно: активно занималась хореографией, даже не предполагая, что это может как-то навредить…

Шуйский вел себя более-менее сносно. Придирки, выяснения отношений — все это было, но все-таки без рукоприкладства. За всю беременность практически меня не трогал, только один раз перед самыми моими родами у него по незначительному поводу случилась вспышка ярости и он огрел меня толи по руке, то ли по ноге собачим поводком. Но иногда он бывал даже внимательным.

Правда, за беременность я пережила несколько моментов, когда он без битья, чисто психологически, доводил меня до такого состояния, что я рыдала сутками напролет. Шуйский же, по сложившейся схеме «мавр сделал свое дело, мавр может уходить», убедившись, что я в полном отчаянии, не разговаривал со мной по нескольку дней.

Сейчас я понимаю — это был уродливый способ удерживать меня около себя. Как ни странно, одна из причин такого поведения — неуверенность в себе. Домашний тиран в глубине души недоволен собой. Он не верит, что кого-то около него может удержать любовь. Страх и депрессивное состояние партнера представляются ему более прочным фундаментом отношений…

Пришло время рожать, но никаких признаков, что роды скоро начнутся, не было. Меня положили на дородовое отделение Центральной кремлевской больницы (ЦКБ). И только через неделю я родила.

Шуйский очень хотел присутствовать при появлении на свет ребенка.

Когда родилась Аня, наш первенец, Шуйский взял ее на руки и чуть не прослезился.

Потом он звонил мне в роддом и говорил:

— Лера, прости меня за все муки, которые я тебе причинил. Вот увидишь, я изменюсь. Ты больше никогда ничего подобного в своей жизни не увидишь.

Я, конечно же, опять ему поверила.

Началась моя борьба за мужа. Нет, не борьбы с плохим отношением Шуйского ко мне. А борьбы за оздоровление его психики. Ведь он же бывает иногда нормальным, хорошим человеком! Наверняка можно что-то сделать для того, чтобы он был таким всегда!

Врача-психотерапевта звали Марк Ефимович Боймцайгер. Это был очень импозантный мужчина, с сигарой, в дивном парусиновом костюме. Он выглядел как гость то ли из другой жизни, то ли из другого века.

Я ему рассказывала все о своей с Шуйским жизни.

Как-то раз Боймцайгер приезжает к нам с рабочим визитом и спрашивает:

— Как прошел день?

— Мне звонили такой-то и такой-то. Расскажу об этом Шуйскому, но боюсь, он к чему-нибудь прицепится и устроит страшный скандал со всеми вытекающими из этого последствиями.

Врач отвечает:

— Да что ж вы, девочка, как в пионерском лагере. Зачем же ему все рассказывать?!

— Как не рассказывать, если он меня обо всем спрашивает? Как я могу промолчать?!