Альфред Шлиффен - Германская военная мысль

Поучение Фридриха ясно: «Если вы попадаете в страну, в которой имеется много укрепленных пунктов, то захватывайте их все и ни одного не оставляйте позади себя; лишь тогда вы будете методично продвигаться вперед и можете не опасаться за свой тыл».

Если бы союзники придерживались этого фридриховского принципа при вторжении во Францию в 1814 г., им никогда бы не удалось низложить Наполеона.

Фридрих строил каналы и пользовался водными путями не только для торгового движения, но и для довольствия войск. Наполеон строил шоссе; движение в его ведении войны было на первом плане.

По выражению, к которому часто прибегал сам Фридрих, сражение есть «рвотное средство», которое дается больному. «Мне не оставалось ничего другого», – часто писал он, когда хотел оправдать свое решение дать сражение. Последнее является для него вопросом, обращенным к судьбе, вызовом случайности, не поддающейся учету и определяющей исход. Наполеон же говорит нам, что у него был принцип – никогда не вступать в сражение, не имея 70 шансов из 100 на победу. Если бы Фридрих держался этого принципа, то он едва ли мог бы разыграть хотя бы одно сражение. Происхождение этого различия отнюдь нельзя видеть в сравнительной смелости обоих полководцев: оно коренится в различиях самих систем: если бы стратег школы сокрушения рассматривал сражение как приводящее к случайному исходу, то вся война для него была бы комбинацией случайностей, так как в его представлении все решения даются сражениями. В стратегии же измора сражение является лишь одним моментом из числа многих других, и исход его может быть вновь сбалансирован. Фридрих писал однажды, проектируя сражение, что даже в случае его проигрыша положение, по-видимому, не станет хуже, чем было до того. В устах Наполеона подобная мысль была бы непонятна и невозможна. В его глазах проигранное или выигранное сражение при любых обстоятельствах меняло всю обстановку самым коренным образом. Пруссия могла перетерпеть Кунерсдорф, но не Йену. Мы видели, насколько Фридрих ограничивал приложение на практике правила, столь часто провозглашаемого, о том, что к сражению надо притягивать все наличные силы. Наполеон же действительно осуществлял это правило, хотя, конечно, и для него оно являлось не абсолютным. 15 ноября 1805 г. он писал Мармону: «Мне приписывают несколько больше таланта, чем другим, и все-таки мне всегда кажется, что у меня недостаточно войск, чтобы дать сражение противнику, которого я привык бить; я подтягиваю к себе все, что только могу собрать».

Фридрих придерживался принципа – проектировать возможно более обширный план, о котором он сам себе заранее говорил, что при исполнении он сморщится. Он постоянно возвращался к этому принципу. «Обширные планы кампаний, – значится в политическом завещании 1768 г., – бесспорно, являются наилучшими, так как при их проведении в жизнь сразу выясняется, что невыполнимо, и, ограничиваясь выполнимым, все же достигается большее, чем при наличии скромного плана, который никогда не может дать ничего великого». «Такие большие планы не всегда бывают успешны; но если они удаются, то они решают войну». «Составьте четыре такого рода проекта, и если один из них удастся, то вы уже будете вознаграждены за все труды». Если сравнить первоначальные проекты Фридриха с его последующим образом действий, то создается впечатление, будто его энергия не была на высоте его стратегических идей. Но это грубейшее заблуждение. Он совершенно сознательно сначала составлял планы, далеко выходящие за пределы возможного, чтобы ни в коем случае не задержаться, не достигнув пределов доступного. Жестокая действительность устанавливает эту границу; он знал, что она не упустит этого сделать и хотел дойти до нее. Следовательно, его стратегические идеи могут рассматриваться и расцениваться лишь с соответственной оговоркой. О Наполеоне же можно сказать как раз обратное. Его планы при выполнении не только не съеживались, но скорее разрастались. Он говорит о самом себе: «В мире не существует более малодушного человека, чем я, когда мне приходится составлять план кампании, я представляю себе все опасности в преувеличенном виде и рисую себе все в возможно черном свете; я нахожусь всегда при этом в мучительном возбуждении. Правда, это не мешает мне казаться окружающим совершенно бодрым. Но если я уже принял решение, то я забываю все и думаю лишь о том, что могло бы способствовать его удаче».

В сражении Фридриха все строится на единстве и связности усилий; от первого удара зависит решение. Наполеон же вступает в сражение без определенного плана, не имея даже точного представления о расположении противника. «Надо завязать бой, – говорит он, – а затем уже будет видно, что надлежит делать дальше». При таких условиях, весьма значительная часть армии должна оставаться в резерве, чтобы вступить в борьбу за решение в том пункте, который будет указан полководцем. Это различие между сражениями Фридриха и Наполеона прежде всего сказывается в различных тактиках – линейного боевого порядка и стрелкового боя [177] . Однако здесь имеется также известная связь со стратегией. Наполеоновское сражение органически вырастает из предшествующих операций, хотя это часто вовсе не предвидится. Фридриховское сражение берет начало в более или менее заранее подготовленном субъективном решении, следовательно, оно не нуждается в длительном введении к нему, и чем скорее оно достигнет развязки, тем это лучше.

Фридрих всю жизнь проводил в размышлениях над стратегическими принципами, вспомогательными средствами и планами. Наполеон же говорил: «Je ne connais que trois choses a la guerre; c’est faire dix lieues par jour, combattre et tester en repos» [178] .

Если можно утверждать, что Наполеон давал развиваться сражению, не имея предвзятой идеи, то аналогичное утверждение можно распространить и на его стратегию. Он сам высказал, что никогда не имел плана кампании. И это нисколько не противоречит приведенному нами выше сообщению Наполеона о том, что он был очень боязлив при разработке своих планов. Столь часто приводимые слова Мольтке гласят: «Ни один оперативный план не может хотя бы с некоторой достоверностью простираться за пределы первого столкновения с главными силами противника. Только профан может полагать, что ход кампании представляет логическое осуществление заранее очерченной, детально проработанной и удерживаемой до конца первоначальной идеи» [179] .

В таком же смысле говорил Наполеон, утверждая, что никогда не имел плана кампании. Несомненно, что, приступая к развертыванию своих войск, он, естественно, всегда имел весьма определенную идею и тщательно взвешивал все могущие создаться возможности, но он заранее не склонялся в пользу которой-либо из них. В стратегии же измора мы всегда встречаем весьма заблаговременно разработанные планы целых кампаний; правда, у Фридриха эта разработка не заходила так далеко, как у его современников, однако, согласуясь с природой стратегии измора, эта разработка имелась и у него.