Леонид Механиков - Полёт: воспоминания

— Как это — потеешь?

— Просто. Можно бегать по лестницам. Но это не здорово, потому как там могут быть бактерии. А лучше всего — ложись под батарею и потей.

На том и порешили.

После ужина новичок лёг потеть на кровать возле окна, под громадную батарею парового отопления. На него навалили одеяла со всей палаты, укутали с головой. Всех давил хохот, сдерживаться не хватало сил.

Выручил один из обитателей палаты: что-то у него было не то с почками, и врач приписал ему перед сном попрыгать. Парень прыгал, а палата под взрывы хохота давала советы в методике прыжков.

В перерывах между хохотом слышалось пыхтение потеющего новичка, и это пыхтение порождало новый взрыв смеха.

Через час новичок стал разбрасывать одеяла: хватит, я уже не потею.

На донышке пузырька из-под пенициллина сиротливо болталось несколько капелек пота. Все кинулись к кровати: ты что, надо половину пузырька, иначе анализ не выйдет. Кто-то из «сердобольных» обмакнул ватку в чернила и сунул новичку под одеяло: мажь ваткой крест-накрест по лбу и по груди — потоотделение будет лучше, быстрее наберёшь.

К одиннадцати ночи новичок не выдержал. Одеяла взлетели над кроватью и упали на пол. Красный, как рак, голый по пояс новичок в белых кальсонах с болтающимися завязками, весь, как зебра, исполосованный синими чернилами, был страшен. Такое разве что во сне приснится. Палата очумело замерла, и никто даже не сообразил ничего предпринять, когда тот голяком, даже не накинув халата, выскочил в коридор. Когда очухались — было поздно: голый по пояс, страшно раскрашенный человек с болтающимися завязками кальсон и пузырьком в руках босиком стремительно шагал по скрадывающей шаги толстой ковровой дорожке, покрывающей длинный коридор, в конце которого мирно светился зелёный абажур настольной лампы на столе дежурной сестры. Молоденькая дежурная сестрёнка мирно спала, положив голову на стол возле настольной лампы. Официальный госпитальный крахмальный чепчик её съехал с головы, и медсестра стала обыкновенной маминой девчонкой, которая просто наигралась, устала и уснула среди игрушек.

Страшный обнажённый мужчина подошёл к столу: «Сестра…» Сестра спала мертвецким сном.

«Сестра!» Сестра спала.

«Сестра!» — и тронул дежурную за рукав халата.

Сестра открыла глаза, вскочила и с безмолвным ужасом уставилась на страшное видение.

Видение не пропадало.

И тут наконец-то её прорвало.

— Аааааааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! — разнеслось вдруг по коридору. Это был нечеловеческий крик ужаса насмерть перепуганного и борющегося за жизнь молодого существа.

— Ааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!! — заскрипели двери, обитатели лётного отделения повысовывались в коридор, спросонок хлопали глазами, кашляли, смотрели и не могли понять, что происходит: перед столиком дежурной сестры стоял длинный, обнажённый по пояс и страшно разрисованный человек в белых кальсонах. Человек недоумённо смотрел на сестру, сестра с ужасом смотрела на человека и визжала так, словно её насилуют…

Наконец до кого-то дошло.

Послышался сначала робкий смешок, потом вдруг всё отделение взорвалось гомерическим хохотом: очередная жертва розыгрыша.

Наш новичок, ничего не понимая, стоял возле медсестренки и дико озирался. Потом и до него дошло.

Он как-то жалко заулыбался и сквозь хохочущий строй таких же обнажённых обитателей отделения пошёл в палату. А хохот долго ещё не стихал в палатах заснувшего было отделения.

Может быть, всё это и сошло бы нам с рук, если бы в палате сердечников у кого-то не случился приступ. Был поднят на ноги госпиталь, больного отвезли в реанимацию…

Утром нас всех вызвали в кабинет начальника госпиталя: «КТО?» Вполне естественно, что никто.

Неизвестно, откуда на тумбочке у новичка появился тот пузырёк, что он делал — это его дело: хочется потеть — пожалуйста, мало ли что врач скажет — это его дело…

На этом наше совместное пребывание в молодёжной палате закончилось: нас расселили по разным палатам вперемежку со старичками, и потянулась снова серая и тревожная госпитальная жизнь…

Анализы, тесты, кардиограммы, снова анализы, снова тесты, кардиограммы под нагрузкой и без оной…

И вот, наконец, заседание ВЛК.

Старичок — председатель комиссии — выносит страшный приговор: не годен к лётной работе на реактивных истребителях.

В приёмной наступила жуткая тишина: все понимают, что для пилота означают эти слова.

Я в каком-то шоке.

Мне кажется, что это всё происходит с кем-то другим, не со мной.

Словно откуда-то со стороны, слышу свой хриплый голос: «Совсем, что ли?..» Наверное, для того, чтобы смягчить удар кто-то отвечает: «Ну, вы так не переживайте, летать вам, конечно, можно будет на транспортных самолётах, мы вас отправим в санаторий, отдохнёте и будете летать, но только не на скоростных…» Не скоростные! Транспортные.

Блинчиком.

Праваком на Ли-2? На Ан-2, на кукурузник, как его мы называем!? А кукурузников у нас в дивизии всего две штуки, и на них пилоты есть.

Так что теперь делать? Нужно идти на гражданку, в аэрофлот…

Снова гарнизон.

Ребята смотрят на меня с жалостью, расспрашивают, сочувствуют, советуют… А что толку? Сбитый лётчик.

Подаю рапорт на увольнение из армии.

Отец прислал письмо, что в Ростовском аэропорту сказали, что можно устроиться летать на Ан-2, на химию.

Нужно увольняться.

А увольняться не дают: несмотря на то, что идёт сокращение на 1200000, но не отпускают. Видно, мало желающих служить на Сахалине, да ещё и на земле.

Мне предлагают должность начальника штаба в своей же эскадрилье. Должность наземную только ввели. До этого была лётной, и я вполне справлялся с ней.

Уговаривают.

Отказываюсь, требую увольнения из армии.

Предупреждают, что по истечении двух месяцев после списания не будут платить оклада.

Требую списания.

Не отпускают.

Два месяца прошло, вот уже и получки нет, а меня всё не увольняют, всё предлагают наземную работу.

Наконец вызывает в кабинет комдив и в присутствии начальника штаба и кадровика заявляет: или соглашаешься на предлагаемую должность, или тебя назначаем приказом, только уже не в свою эскадрилью, а в гарнизон Оха, что на самом севере Сахалина.

Дали сутки подумать.

Посоветовался с семьёй, с товарищами — все в один голос: соглашайся, пока не поздно.

Даю согласие.

Всё.

На этом пилот закончился.

Началась серая наземная жизнь…

На самом деле не такая уж она была и серая, пожалуй, даже не менее интересная, чем лётная, ибо это уже была другая стезя, более богатая организация, и управление лётной работой — работа с более широкими горизонтами и возможностями, работа интересная…