Леонид Механиков - Полёт: воспоминания

А укол я последний сделал в 1956 году.

Это был какой-то комбинированный укол в спину. По-видимому, сестрица попала в какой-нибудь крупный сосуд, потому что я прямо на месте потерял сознание и очнулся через 20 минут. Кровь тогда брызнула на стену.

Больше я в жизни ни одного укола не сделал, как не выпил ни одной таблетки даже от головной боли.

Ну, а прыжок — был тот первый прыжок.

Сказать по совести, я до сих пор из того прыжка ничего не помню. Помню только, как нас нарядили в парашюты, как мы строем бежали к тому самолёту, как цепляли карабины на трос, как глядели на зелёные от страха физиономии сидящих напротив (наверное, у меня выражение лица тоже было не очень радостным), как страшно долго набирал самолёт свои заветные 800 метров высоты, как заревел ревун в салоне и все кинулись к открытой двери, из которой била тугая струя холодного, пахнущего бензиновой гарью воздуха и далеко внизу сквозь дымку высоты просматривался аэродром, до которого было ох как долго падать, как один из хлопцев первой шеренги не смог добежать до двери на выпрямленных ногах — они у него почему-то перед дверью сами складывались, и он садился на пол, пока его инструктор пинком не выкинул за борт — больше я ничего не помню. Мне рассказывали, что я сам добежал до двери, закричал почему-то «Ура!» и сам выпрыгнул — я этого не помню. Очнулся я только после того, как шмякнулся о землю, и меня потащил парашют.

Но главное я всё-таки прошёл — я остался летать.

И вижу до сих пор в этом свою немалую заслугу.

Были после этого полёты на планёрах.

Полёт на планёре — это несравнимый ни с чем полёт.

Только на планёре можно получить наслаждение настоящего парения.

Мы летали на планёрах А-2. Это очень простенький в пилотировании и лёгкий в управлении аппарат тяжелее воздуха. Там ничего нет. Там есть планер, кабина и управление. Самое простейшее. Планёр цепляется за буксировщик тросом (есть ещё вариант запуска стартовыми амортизаторами с земли, когда один летает, а вся группа хором тянет резину), в воздухе отцепляется и парит. Потом садится. Всё очень просто. Это сейчас.

А тогда был праздник.

Мы долго готовились к полётам. Изучали матчасть, проводили тренажи, упорно готовились к полётам. И вот подошёл, наконец, этот торжественный момент. На старт вырулил видавший виды старичок У-2 (тогда их уже переименовали в По-2 в честь конструктора Поликарпова — вечная слава этому великому человеку, создавшему колыбель пилота!). Прицепили к нему буксировочный трос планёра. Самолёт затарахтел изо всех сил и тяжело побежал, натягивая трос. Планёр неохотно потащился за ним по земле и вдруг легко взмыл в небо! Я уже не помню, кто слетал из наших первым. Главное для меня было то, что я слетал! Это было чудо! Сначала — долгое и напряжённое ожидание.

Потом вдруг — рывок!

Я ждал его, я видел начало разбега буксировщика, видел, как натягивается трос, но рывок был неожиданным. Меня прижало к спинке сиденья, немного протащило по траве и вот уже я высоко над аэродромом! Потом ещё немного набора, отцеп — и мы в свободном полёте! Самолёт с крутым креном пошёл на снижение, и я его потерял.

Вдруг пришла тишина. Слышно только чуть шуршание воздуха по борту да лёгкое поскрипывание крыльев. Инструктор находит восходящий поток, и нас понесло вверх. Вот уже высота 2000 м. Жаль, выше нельзя — если ещё набирать — выйдем из зоны. Мы повисли где-то между небом и землёй.

Ощущение непередаваемое.

Кажется, что ты никогда отсюда не уходил и никогда сюда не приходил, что ты всегда тут бы, и есть, и будешь.

И никуда оттуда не хочется.

Ты как будто слился с тем, где ты есть. Голубая бездна, и ты в ней.

Ты — частица неё. И ты не можешь просто существовать без неё. Тебя без неё (или её без тебя?) просто не бывает.

Ты, как та птица, раскинул крылья и паришь, паришь, паришь…

Нет, ты не паришь.

Ты живёшь.

Ты живёшь в небе… Всегда…

Или это небо в тебе? Или это сон? Боже, какой чудный сон! Как легко и хорошо! Как прекрасно всё! Всё такое большое, светлое, лёгкое, всё так просто и красиво! Это было всегда и никогда не закончится…

«Ну, сынок, хватит на сегодня. Пора домой» — вдруг слышен голос инструктора. Да, я же не один, я совсем забыл, что сзади дядя сидит! Когда же я полечу сам? И всё-таки спасибо всем за всё, спасибо жизни за то, что она подарила мне такое высокое наслаждение…

Аэродром был рядом. Мы потеряли уже достаточно высоты, осталось только зайти и сесть. Посадка была, конечно, не самолётная — без мотора чувствуешь себя очень уж неуютно — не ты садишься, а тебя нечистая сила к земле тянет, но это уже пустяки в сравнении с радостью парящего полёта там, в небе.

Я очень любил планёр до тех пор, пока не увидел его с отстыкованными крыльями.

Боже мой! Из центроплана торчали хлипенькие болтики, которые, наверное, можно плоскогубцами перекусить! И как только они держали такую нагрузку, особенно при болтанке, тем более — при пилотаже! После этого мне почему-то на планёре летать расхотелось.

Ничем особенным больше то лето между 9 и 10 классами мне не запомнилось. Ну, разве, может, только одной смешной историей? Ладно, расскажу её.

Была у нас в аэроклубе сборная солянка пацанов из (в основном) окрестных регионов. Ребятня в те времена, особенно деревенская, была несравнимой с нынешней: телевизоров тогда ещё не знали, читали книжки, работали в поле — в общем, было не до баловства. Баловаться ежели — так у нас игры были другие: в лес, наберёшь там взрывчатки, разведёшь костёр из толовых шашек… Дымит, зараза! Коптит, воняет… Детонаторы у нас были тогда в большом дефиците. Ну, так находили выход: над костром на верёвке вешается камень, верёвка перегорает, камень падает на нижний камень — пожалуйста, вот тебе и детонация. Как завернёшь костёрчик из десятка-другого шашек, да ещё вокруг трассирующих снарядов наложишь… Разжёг — и в канаву подальше. Как ахнет, как пойдёт куролесить! Красота! Только частенько залетала пацанва на незнании мощности взрыва, а то и под осколки попадали… Покалечилось сколько тогда нашего брата! Особенно когда бомбы разряжали. Помню, в Новозыбкове пошли мы, трое пацанов, в Дёминский лес. Снарядов и бомб там было! Сначала постреляли из танка. Витька залез в немецкий, а я в наш. Панорамы уже не было, но снаряды ещё лежали на своих местах. Витьке пришлось тащить тогда снаряд из другого танка. У него там лежали одни гильзы. Наводили прямо через ствол. Затвор если открыть — так видно куда целишься. Первый стрелял Витька. Он попал мне в башню. В ушах звенело! Потом я навёл, вылез из люка и крикнул, чтобы он закрывал свой люк. Он закрыл, а я выстрелил. И попал ему в гусеницу. Там одна уже была разбита, а я попал в другую. Ну, и другую теперь уже разбил. Там сначала что-то загорелось, только быстро погасло, потому что там уже гореть было нечему — он уже раньше горел. Мы пошли дальше в лес искать бомбу.