Виктор Андриянов - Косыгин

«Последний раз я видела Алексея Николаевича, — вспоминает Т. Федорова, — в декабре 1980 года. Звонит мне Люся:

— Танечка, вы не хотели бы завтра поехать со мной в больницу, навестить папу?

— Конечно, хочу, — отвечаю я.

На следующий день, а это было воскресенье, она заехала за мной, и через пятнадцать минут мы были на Ленинских горах, у недавно построенной клинической больницы на Ленинском проспекте. Он нас уже ждал, даже спустился в вестибюль. Встреча была очень сердечной. Обнялись, расцеловались. Правда, вначале, как мне показалось, он был чуточку смущен — ведь я впервые видела его свободным от всех дел — пенсионером… Но это было лишь мимолетное замешательство. Потом он весело спросил:

— Ну, девчонки, будем чай пить или гулять пойдем?

На улице морозец, градусов десять-пятнадцать, и мы в один голос: «Пошли гулять». Отправились. С одной стороны Люся, с другой я, а он в середине. Позади нас шел врач, у него была сумка с красным крестом. Гуляли долго. Настроение чудное, веселились, шутили. Я никогда не видела Алексея Николаевича таким раскованным, умиротворенным. На прощание я подарила ему маленькую шахтерскую лампочку с буквой «М». Он поблагодарил и сказал:

— Знаешь, Татьяна, я с этой лампой буду по вечерам гулять.

Выглядел он тогда превосходно — посвежел, даже немного округлился, морщинки на лице разгладились. Такие светлые, веселые глаза. И ничто не предвещало беды…»

Союзник беды — одиночество. Поздними, бесконечно долгими вечерами Алексей Николаевич глядел в больничное окно, к которому за теплом тянулись замерзшие ветки. Какие-то тени пробегали по окну… Старому человеку в палате припомнился он сам — в его два с небольшим года. Или отцовские впечатления слились с более поздними детскими?

Отец привел всю семью на Смоленское православное кладбище к могиле матери. Было зябко. На длинные волосы священника, поверх черного одеяния, падали и не таяли снежинки. Павел, Маруся и Алеша держали свечки, прикрывая их ладошками от ветра. Священник торопливо дочитывал молитву, помахивая кадилом. А потом перекрестил всех по отдельности и громко сказал, глядя почему-то на Алешу: «Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину». Казалось, навсегда ушла та картинка из памяти, а вот надо же — вернулась…

Он просыпался, как всегда, рано, тщательно брился. Потом долго листал журналы и думал, что старость — это когда молчит телефон. Когда лодку уж больше не столкнешь на воду.

…В летние дни, когда выпадало свободное время, Алексей Николаевич любил оседлать свою спортивную лодку- одиночку и погонять по Москве-реке. Эта привязанность сохранилась у него еще со студенческих лет в Ленинграде, с начала 30-х годов, когда он с однокурсниками выходил размяться на Неву. Вот и в тот летний день, 1976 года, когда случилось несчастье на даче в Архангельском, Косыгин собирался проплыть на лодке. Привычно закрепил ноги (позже это спасло его) и отчалил от мостков.

Несмотря на годы — премьеру шел уже 73-й — он был в хорошей форме. По-прежнему много ходил, даже под дождем (в Кисловодске одну из троп до сих пор называют косыгинской); во время отпуска на море заплывал подальше, два-три часа в воде считал нормой; не стеснялся выйти на волейбольную площадку, на каток… И вообще, по свидетельству его лечащего врача Анатолия Николаевича Прохорова, Косыгин был физически крепким, здоровым, спортивного склада человеком.

Следом за косыгинской лодкой-одиночкой отчалили охранники. Доктору запомнилось, как Алексей Николаевич подтрунивал над ними: «Смотрите-ка, молодые, крепкие ребята, гребут — все в поту и в мыле, но никак не могут угнаться за мной. Я-то ведь уже в годах». А через несколько минут, совершенно неожиданно для тех, кто плыл во второй лодке и смотрел с берега, косыгинская одиночка перевернулась. Алексей Николаевич потерял сознание и ушел под воду…

«До самого последнего момента я все помнил, — рассказывал он позже доктору Прохорову. — Вот самолет летит — вижу. Шум доносится — слышу, а потом вдруг шум исчез. Я еще успел подумать — почему самолет вижу, а шума нет? И все — дальше ничего не помню».

Тот день в мельчайших подробностях помнит внучка Косыгина, Татьяна Джерменовна.

— Я как раз прилетела из отпуска и поехала на дачу в Архангельское к Алексею Николаевичу, — рассказывала она мне. — Ждали его после лодочной прогулки к чаю и вдруг внизу, у реки, шум. суета: «Косыгин захлебнулся!» Спас его один из охранников — Николай Егоров. Вызвали «Скорую» и рванули в Красногорск — там ближайшая больница, точнее, госпиталь. Военные врачи вытаскивали Алексея Николаевича с того света, спасибо им.

Можно представить, что переживала совсем молоденькая девушка, когда видела своего деда Лешу без сознания. Вокруг него хлопотали доктора, а самый близкий ему человек, дочь, еще ничего о несчастье не знала — она с мужем отдыхала в Юрмале. Таня позвонила маме, рассказала, что произошло. Людмила Алексеевна и Джермен Михайлович прилетели ближайшим рейсом. Косыгина уже перевели в кремлевскую больницу, он постепенно приходил в себя и, как запомнилось Татьяне, все называл какие-то цифры. Хозяйственные расчеты не оставляли его даже в те дни.

Выйдя из больницы, Алексей Николаевич пригласил своих спасителей на обед. Он старался держаться бодро, но было видно: ЧП не прошло бесследно… Несмотря на это, премьер работал в прежнем режиме. Осенью 1979 года, как зафиксировано в рабочем дневнике Косыгина, его догнал сильный инфаркт. После двух месяцев больницы и санатория он вернулся в свой кабинет в Кремле.

«Однажды, обдумав и подписав какой-то документ по здравоохранению, Косыгин странно посмотрел на меня долгим взглядом и начал беседу на неожиданную тему, — вспоминает Николай Константинович Байбаков. — Он любил иногда поговорить на отвлеченные темы, вероятно, чтобы снять напряжение. На сей раз после длительной паузы он вдруг спросил:

— Скажи, а ты был на том свете?

Мне стало чуть-чуть жутковато, и я ответил, что не был, да и не хотел бы там оказаться.

— А я там был, — с грустноватой ноткой отозвался Алексей Николаевич и, глядя перед собой отрешенно, добавил:

— Там очень неуютно…»

Почти о таком же мистическом эпизоде рассказывал мне Петр Леонтьевич Куранов:

— Секретариат Косыгина долгие годы возглавлял Алексей Кузьмич Горчаков. До войны мы оба жили в Щелково, там близко познакомились и подружились. В отличие от своего шефа, всегда подтянутого и стройного, Горчаков был от природы полным человеком. То ли в шутку, то ли всерьез Алексей Николаевич не раз говорил ему: «Мне неловко ходить рядом с тобой». Горчаков мне признавался, что старается сбросить вес, но не может. Он погиб в автомобильной катастрофе, возвращаясь с работы на дачу по Успенскому шоссе. Лобовое столкновение… Косыгин приехал на поминки к своему тезке.