Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу

— Вы только того, товарищ политком, не обижайтесь, значит, мы толковали с ребятами. Много уж мы перевидали в эскадроне политиков. Раньше был Галушка, ничего хлопец, из нашего брата, рабочий. И до вас присмотрелись, значит, какого вы духа, потому, видим, из грамотных. Значит, народ мне дал как бы полномочия, чтобы я вас немного подрепертил по конному, следовательно, делу. Потому сегодня вы политком, а завтра, может, еще куда потребуют. Надо, чтоб народ, куда вас пошлют, не смеялся: «прислал нам эскадрон человека, а он в седле, что собака на заборе». Манежить я вас буду на выгоне, от народа подальше...

После этой несколько сбивчивой речи мне стало ясно, что эскадрон, хотя я в седле и держался прочно, забраковал мою езду. Тронутый заботой людей, я охотно согласился поступить в учение к Сливе. Скажу одно — в поле, за селом, старый драгун «манежил» меня основательно... После тряской учебной рыси без стремян, после изнуряющих бесконечных вольтов «направо, налево и через середину манежа», выработался наконец тот шлюз, без которого нет и не может быть настоящей кавалерийской посадки.

В июне 1921 года мы оставили район Ильинцев и передвинулись дальше к западу. Шмидт со штабом 2-й червонно-казачьей дивизии (бывшей 17-й) расположился в Хмельнике. Нам назначили стоянку в Вонячине — на родине атамана Шепеля, затем перевели в село Ивчу.

В Ивче мы получили задание изъять дезертиров из сел, примыкавших к Кожуховскому лесу. Прочесывали мы и самый лес — логово Шепеля. Но этот петлюровский атаман — не чета «знахарю» Христюку, работал тонко. Хорошо вымуштрованная агентура предупреждала его о каждом нашем шаге.

Ежедневно, начиная с рассвета, природный наездник Земчук на ивчинских полях обучал меня казачьей джигитовке, неведомой бывшему забойщику драгуну Сливе.

Вскоре под руководством опытного тренера, правда менее придирчивого, чем Слива, я уже научился с толчка вскакивать на полном галопе в седло, делать ножницы, лететь на коне, свесившись корпусом и головой чуть ли не до земли, и, как это ловко проделывал Семивзоров, со свистящей пикой в руках скакать стоя в седле. Научил меня кубанский казак и класть коня, сначала с земли, а потом и с седла.

Как бы рано мы ни появлялись на учебном плацу, там уже стерегла свое буйное стадо Параня Мазур. Высокая, тонкая, повязанная ситцевым платком, босая, в выцветшей, с огромным количеством заплат кофте, она внимательно следила черными, сверкавшими из-под густых бровей глазами за нашими упражнениями. Изможденное непосильной работой смуглое лицо тридцатилетней свинарки хранило следы былой красоты, и полковые шептуны судачили, что одноглазый казак Семивзоров, как только мы с Земчуком покидали учебный плац, являлся туда, чтобы развлекать свинарку. Она гнала его, якобы боясь волкодава Халаура. Когда казаки предсказывали Семивзорову провал, он, не смущаясь, отвечал:

— Что ж, что рожа кривая, абы душа была прямая!

Земчук морщился при виде огромных черных свиней, которых пасла Параня.

— У нас на Кубани таких хряков не разводят, — удивлялся Земчук. — Какая-то чертова порода.

— У чертей и порода чертова, — смеялась свинарка. — Это богатство наших куркулей. Вот как оно получается. — Параня поднесла мне потрепанную «Бедноту». — Читаю вот эту газетку, беру я ее в нашем комнезаме [23] Комитет бедноты. , хорошо в ней все сказано, а только, видать, как батрачила я раньше, так и по гроб жизни придется батрачить.

Когда я ей сказал, что со временем на селе не будет ни кулаков, ни батраков, она ответила:

— Что ж, посмотрим!

Однажды, когда Земчук переседлывал в стороне лошадь, свинарка, подойдя ко мне, зашептала вполголоса:

— Вот вы, командир, вчера оцепляли Требуховский лес. Должно быть, банду ловили. Напрасно мучите ваших людей. Атамана Шепеля там нет. Ушел в Летичевщину. На селе говорят: осенью сам Петлюра опять заявится сюда из-за Збруча. Сейчас мы, батраки, ходим под шлеёй, а там вовсе подставляй шею под ярмо. Только придет тот проклятый Петлюра, как за ним вернется граф Гроховский — наш пан. Сейчас куркулям служим, а потом и панам угождать придется. Да, живучи на веку, поклонишься и червяку.

— Что ж? Придут и покаются, — ответил я.

То, о чем сообщила Параня, должно было заинтересовать нашего особиста Ивана Вонифатьевича Крылова. Я спросил:

— Вы, Параня, согласились бы рассказать об этом одному нашему верному товарищу?

— А не подведет меня ваш верный товарищ под монастырь? — Свинарка насупила брови. — И так наши куркули косо смотрят на меня вот за эту «Бедноту».

— Давно грамотны? — спросил я.

— Не очень. Дошли и до нас слова товарища Ленина про кухарок. Вот и налегла на букварь. Хоть по складам, а осилила. Так вот спрашиваю: надежный тот ваш товарищ?

— Ручаюсь! Рабочий человек. Москвич.

— Ладно, — подумав, согласилась Мазур. — Только к нему я не пойду, так и знайте. Нехай сюда явится, на толоку. Смотрите, в тот день, как ему прийти, подержите около себя ухажера. — Параня лукаво усмехнулась и как бы сразу помолодела. — Он хоть и Прожектор, а не греет мне и не светит. Вот одного я не пойму — уже в полный голос заговорила Мазур, указывая на приближавшегося к нам с лошадьми Земчука, — что он у вас за великое цабе, что его щодня особо учите? Какой бы из меня был пастух, если б я стала пасти особо какую-нибудь животину?

— Не я его, Параня, а он меня учит, — ответил я.

— Вот это новости! — воскликнула пораженная свинарка. — Простой казак, а учит главного командира!

— Чего не знаем мы, — ответил Земчук, — тому нас учит наш командир, а тому, чего они не знают, учим их мы, простые казаки. Так у нас вкруговую все и идет.

Сведения Парани Мазур о замыслах Петлюры, которые подогревали надежды кулаков Подолии, подтверждались и сообщениями закордонной прессы, попадавшей к нам через пограничников.

Из-за дележа подачек Пуанкаре и Пилсудского не утихала грызня в лагере желтоблакитников. Оппозиционная к петлюровской атаманщине львовская газета «Вперед» 25 мая 1921 года писала, что интернированную в Польше армию атаманы хотят продать Франции, а также сколотить банды для нападения на Украину, чтобы «создать там дикие поля, на которых безнаказанно могли бы бушевать разные рыцари разбойного промысла».

Дальнейший ход событий подтвердил высказывания желтоблакитной газетки. Только в одном ошиблись господа из львовской «Вперед». Рыцари разбойного промысла не бушевали безнаказанно. И хотя они еще существовали, но до смерти боялись высунуть нос из лесных трущоб Подолии.

Гордостью кавалерии являются не только крепкие рубаки, но и лихие трубачи.

Все полки старой червонно-казачьей дивизии имели прекрасные оркестры. Укомплектованные добровольцами, полковыми воспитанниками, они органически срослись со своими частями. Участвовали они и в конных атаках, подбирали раненых, а на досуге по просьбе бойцов и сельской молодежи с одинаковым усердием исполняли незамысловатые полечки и бурный гопак.