Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу

— Мы, мы... крышка нам, каюк... — пробормотал значковый, распространяя вокруг смешанный запах самогона и чеснока.

Всадники головной сотни, лихие полтавчане, видя панику врага, нажали еще крепче. Дав полную волю озверевшим коням, они на широком галопе врезались в гущу петлюровцев.

Перед моими глазами, как в кино, мелькают возбужденные, красные от боевого напряжения лица Гусятникова, его друга Почекайбрата, ради похода расставшегося с малышами «татарского эскадрона», Перепелицы, Полтавца, Келеберды, Кравца, Олексы Захаренко...

Со сверкающими клинками уже летят на врага разъяренные кубанцы Храмкова. Колют, рубят, бьют наотмашь и мои земляки, там, у себя дома, знавшие лишь хлеборобское дело, и горячие сыны Кубани, с детства привыкшие к коню и клинку. Вот уже Митрофан Семивзоров, вырвавшись по обочине вперед, достает пикой петлюровца, в ляжку которого вцепился озверевший Халаур.

Шумная масса всадников, и преследующих, и преследуемых, несясь по узкой лесной дорожке, приближалась к Старой Гуте — стоянке основных сил Палия.

Теперь вернемся к нашей давней встрече с Глушаком — начальником палиевской конницы.

Это было в то время, когда Петлюра, опираясь на войска бывшего гетманского генерала Болбачана, контролировал на Левобережье лишь губернские центры. В уездах, в частности в нашем Кобелякском, власть принадлежала коалиционным Советам. В коалицию входили большевики и боротьбисты. Каждая партия опиралась на свою вооруженную силу. Большевиков поддерживал отряд щорбовского бедняка коммуниста Василия Упыря [38] В. А. Упырь ныне персональный пенсионер, живет в Киеве. . 20 ноября 1918 года, когда отряд Упыря совершил у Лещиновки нападение на немецкий эшелон, уходивший в Германию, я, возвращаясь с подпольной явки, ожидал поезда на полтавском вокзале.

Для того чтобы своей внешностью не вызывать никаких подозрений, наши уездные руководители предложили мне обзавестись новым студенческим костюмом. На средства, полученные мной от члена повстанкома Александра Требелева [39] А. М. Требелев, делегат II съезда КП(б)У, ныне пенсионер, живет в Москве. , лучший полтавский портной сшил мне из дорогой голубой диагонали шикарные брюки и из торнтоновского сукна двубортную куртку, с золотыми пуговицами и с поперечными наплечниками, на которых в виде литого вензеля переплетались два латинских заглавных Р, что означало. «Peter Primus». Петроградский политехнический институт, куда я был зачислен осенью 1917 года, носил имя Петра Первого. Такой наряд свидетельствовал о том, что его владелец скорее принадлежит к разряду белоподкладочников, нежели к связным большевистского подполья.

Потрясая желтыми шлыками лихо заломленных папах, в зал буфета шумной гурьбой ввалились гайдамаки.

Моя первая мысль была о Юрке Коцюбинском. За полчаса до появления желтошлычников он, в старенькой шинели, в черной кепке, гладко выбритый, неторопливо прохаживался возле билетных касс. Мы с ним виделись на подпольной квартире. Я не предполагал, что снова увижу его в тот же день. Встретившись взглядами, мы, конечно, и не подали вида, что знаем друг друга.

Сохраняя внешнее спокойствие, небрежно заложив руки в карманы студенческой куртки и крепче зажав под мышкой дамские ботики, купленные мною в Полтаве по поручению сестры, я стал двигаться к выходу.

Вдруг кто-то окликнул меня. Я обернулся. Мой земляк, в офицерской форме, сидел в одиночестве за столиком буфета и махал мне рукой. В 1916 году, не закончив училища, Глушак ушел в школу прапорщиков. Пятиклассник Глушак, вызванный однажды решить алгебраическую задачу, написал на доске:

Среди густых акаций,

На бережку морском,

Сидел старик Гораций

И чистил нос песком.

...Моему бывшему соученику, очевидно, хотелось похвалиться офицерскими погонами. В одном я был уверен: Глушак не мог знать о моей принадлежности к большевистскому подполью. Я охотно принял приглашение присесть к столику. Первым делом положил перед собой, придвинув поближе к офицеру, дамские ботики. В них хранились литографические оттиски листовок. Скрепя сердце, слушал наглый рассказ белогвардейца о его «подвигах» на Дону.

Глушак, выложив все свои похождения, указал на погоны:

— Еду в Киев. Если Петлюра даст сотника, сорву их к чертям.

Мимо нашего столика проходил, с желтым шлыком на шапке, кармелюкский старшина. Глушак остановил петлюровца, обратившись к нему по-украински:

— Пан хорунжий! Що воно за рахуба? Шукаете кого, чи що?

Желтошлычник, от которого несло самогонкой, опустился на стул рядом со мной.

— Мы считали, — довольно откровенно начал он, — что в тех чертовых Кобеляках наши, а они, сволочи, взяли и напали на немецкий эшелон. Для виду признали Центральную раду, а в самом деле в том отряде Василия Упыря — одни большевики.

Понимая, что нельзя все время хранить молчание, я спросил:

— Значит, пан хорунжий, я из-за тех большевиков не попаду к себе домой?

Петлюровец, войдя в раж, положил руку на ботики. У меня замерло сердце.

— Ничего, пан студент, — ответил гайдамак, — не сегодня-завтра наш полк разворошит до дна то большевицкое кубло. — Петлюровец посмотрел искоса на Глушака. — Вы, пан поручик, как будто из наших, а воюете за единую неделимую.

— Обстоятельства! — пожал плечами белогвардеец. — Вот еду в Киев и, скорее всего, останусь с вами. Все же, что ни говори, своя рубаха ближе к телу.

Приближалось время посадки. Мы вышли на перрон. Радуясь случаю щегольнуть офицерской властью, Глушак растолкал пассажиров и усадил меня в одну из теплушек.

Прошло три года... И вот под Старой Гутой вновь пришлось встретиться с бывшим белогвардейцем, а теперь желтоблакитником.

Впереди, на полянке, справа от дороги, показалась одинокая хата лесника. Глушак, с цветным башлыком на плечах, соскочив с коня, вмиг очутился на верхушке забора. Но Храмков, распустив по ветру широкие полы бурки, рванулся вперед. Ловким взмахом клинка сшиб наземь петлюровского сотника. Не слезая с седла, острием шашки кубанец подцепил красный башлык. Вытер им окровавленное лезвие.

Слышно тяжелое дыхание всадников, храпение разгоряченных лошадей, вопли о пощаде и яростные крики бойцов:

— Це вам за Згарок!

— Це за Гусятин!

— Получай же, кусок гниды!

А Мостовой все повторял, нанося удары шашкой:

— Мы дома, а вас сюда никто не просил!

Запорожец, нагнав диверсанта, рубанул его:

— Ось вам галушки, а ось i сало!

Бандиты, уклоняясь от ударов и стремясь попасть под защиту пехоты, удирали вовсю. Дорога шла все вниз и вниз. На окраине леса она уже стлалась по дну глубокой выемки. Ее откосы у въезда в Старую Гуту стиснули спасавшихся бегством, словно клещами. Палиевцы, бросая лошадей, кинулись в огороды.