Иван Куц - Годы в седле

Центром махновщины было Гуляй-Поле, расположенное верстах в ста двадцати южнее Синельниково. Но «союзники» шныряли везде, держались развязно, хамили. Правда, до стычек дело пока не доходило.

Тылы 4-й армии, куда влилась наша бригада, располагались в районе Александровска (ныне Запорожье). Мне вскоре пришлось туда поехать: надо было раздобыть подковы с шипами. Наши, туркестанские, не годились для обледеневших дорог.

Попусту пробегав по различным учреждениям, я забрел в штабную столовую перекусить. В ней было полным полно народу. Кое-как отыскал стол, за которым сидело всего трое: два рослых, прямо репинских, запорожца и невзрачный пожилой мужчина. Бросились в глаза его длинные каштановые волосы. Выбиваясь из-под серой каракулевой папахи, они свисали до самых плеч.

Подумалось: это не иначе как из Гуляй-Поля дяди. Поздоровавшись, спросил:

— Разрешите присесть?

— Сидай, хлопчик, — ответил лохмач, видимо польщенный уважительным обращением. Его испитое лицо изобразило подобие улыбки.

Я тоже растянул губы и так повернул левую руку, чтобы собеседник увидел на рукаве командирскую эмблему — два скрещенных клинка с подковой под ними, а еще ниже — три серебряных квадратика. Намек был понят, и длинноволосый снисходительно поправился:

— Будь ласка, товарищ командир.

Мои случайные сотрапезники ели явно не столовскую пищу. На тарелках лежали сало, домашняя колбаса, яйца, куски жареного мяса. Больше всего поразил меня хлеб — пышный, белый. Уж сколько лет не то что есть, видеть такого не приходилось.

Расстегнув широкий каракулевый воротник своей синей венгерки, патлатый потянулся к тарелке. Подцепил кусок поджарки и, прежде чем отправить в рот, сказал по-русски, без всякого акцента:

— Богата еще Украина снедью. Многие старались, а все ж не успели разграбить.

— Верно, батько, все тащили и теперь тянут кому не лень, — угодливо поддакнул один из «запорожцев».

Сказано было явно в адрес Красной Армии. Я уже пожалел, что так опрометчиво затесался в эту подозрительную компанию. А тут еще этот, с водянистыми глазами, пригласил присоединиться к трапезе. Я поблагодарил, но отказался, объяснив, что уже обедал, а зашел сюда только для того, чтобы встретиться с нужным человеком.

Сосед справа ткнул меня локтем и просипел в ухо:

— Та це сами батько Махно!

Я был ошарашен. Не знаю, как бы я повел себя дальше, если бы не заметил командира немецкого дивизиона Владимира Колодина. Я тотчас вскочил и, прощально козырнув соседям, поспешил к нему.

За дверью мы остановились. Я рассказал о встрече с «самим Махно».

— Брось врать, — рассмеялся Колодин. — Тебя наверняка разыграли. Махно, говорят, из Гуляй-Поля и не вылезает.

Из столовой вышел незнакомый комбриг. Он обедал поблизости от махновцев. Я спросил его, не знает ли он людей, которые находились за одним со мной столом.

Комбриг внимательно оглядел меня, не спеша закурил и лишь после этого ответил, что низенький — Махно, тот, что рядом с ним, — Петриченко, командир их конно-пулеметного полка, а напротив — правая рука батька — Каретников, или, как они его зовут, Каретник. Последний был у махновцев вроде начальника штаба, а теперь командует теми частями, которые совместно с нами должны действовать против Врангеля. Но что-то не опешат они на фронт, больше по тылам околачиваются. Эта троица да еще анархист Волин — вот, собственно, и все их «верховное» командование.

— А что им здесь надо? — спросил Колодин.

— Пожаловали в наше интендантство. Грабить-то теперь нельзя...

Когда мы остались одни, Колодин не без гордости сообщил:

— Кажется, напал на след того, что нам нужно.

— Да ну?! Где же это?

Без лишних слов Колодин потащил меня на один из складов. И верно, интересовавшие нас подковы там имелись. Но отпустить их без накладкой кладовщик отказался. Пришлось опять идти в интендантство, разыскивать кого надо, убеждать, просить, требовать. Только к вечеру бумага была подписана. Я вручил ее прибывшему к нам Валлаху:

— Получи, пожалуйста, а я передохну.

Однако Валлах очень скоро вернулся ни с чем.

— Махновцы чертовы, что отмочили! Угнали наши повозки.

— Узнал куда?

— Да разве теперь у них отберешь?..

— Ничего, попробуем.

Поехали в махновский табор. Несмотря на холод и сгущающиеся сумерки, по улицам села толпами разгуливала подвыпившая вольница. Одета по-разному: в полушубки, поддевки, свитки, венгерки, офицерские френчи, пиджаки и даже сюртуки. Еще большим разнообразием отличались головные уборы: всевозможных фасонов и окрасок военные фуражки, кепки, картузы, ушанки, бескозырки, широкополые шляпы и котелки, папахи и высокие, лихо заломленные бараньи шапки. А какой-то верзила щеголял даже в блестящем цилиндре.

Во многих дворах стояли пулеметные тачанки и пушки.

Прямо на нас шел пошатываясь парубок в бушлате и широченных клешах. На голове лихо сидела серая папаха.

— Где у вас здесь старший начальник? — спросил я.

— У нас каждый сам себе начальник.

— Ну так батько какой-нибудь?

— Погляди вон в той хате.

Подъехали к указанному дому. У крыльца толпились махновцы. Оставив коноводов с лошадьми на улице, я и Валлах направились к входной двери. Нас никто не остановил, и мы прошли в прихожую, а затем и дальше. В большой забитой людьми комнате из-за густого табачного дыма не сразу смогли рассмотреть что-либо. Лишь чуть погодя увидели огромный стол, вокруг которого плотно сидели вооруженные «дядьки». Один из них оказался уже знакомым. Это был Петриченко. Он тоже признал меня и пригласил к столу. Однако свободного места на лавках не было. Тогда приближенные Петриченко разом даванули на соседей. На дальнем краю кто-то шмякнулся на пол. Мы с Валлахом сели.

— Що за дило привело до нас? — спросил Петриченко, наливая в жестяные кружки самогон.

— Ваши люди по ошибке наш обоз угнали, — ответил я.

Начиная этот разговор, я мало на что надеялся. Ожидал, что Петриченко начнет толочь воду в ступе, хитрить, путать. Но он неожиданно быстро согласился:

— Мабуть, и так... Петро!..

В дверях показался рослый хлопец.

— Нехай командиру обоз зараз вернут. — И, обращаясь уже ко мне, сказал: — А пока будьмо исты.

Заметив, что мы не спешим приложиться к самогону, Петриченко провозгласил, как ему казалось, неотразимый тост:

— Хай сгинет Врангель! — и протянул свой стакан.

Я чокнулся и поставил кружку на место.

Петриченко искренне удивился:

— Горилки не пьете?

— Нет. Пью только французский коньяк и шампанское.

Комнату потряс громоподобный хохот.

— Видкиля ж це взяты?

— У белых отнимаем. Им Антанта чего только не возит.

— А вы? — обратился Петриченко к Валлаху.