Эммануил Фейгин - Здравствуй, Чапичев!

— Я тебе друг, — сказал я. — Хочу тебе помочь. Ведь мы с тобой братья по классу.

Он рассмеялся. Должно быть, это и в самом деле было смешно. Стоят два обыкновенных паренька, на обыкновенной и скучной джанкойской улице, и вдруг один из них начинает говорить не так, как говорят все люди, а как ораторы на митинге — торжественно и не очень понятно. И потому неизвестно, как надо отнестись к таким словам. Как-то несерьезно все это. Лучше посмеяться. Так оно вернее. И Яша рассмеялся. Но я не обиделся, а лишь немного смутился. И вместо того чтобы тут же изложить один из своих «блестящих» планов его освобождения, спросил:

— Ты в самом деле француз?

— А для чего тебе знать?

— Так, — неуверенно промямлил я, поняв, что это уже не имеет значения. Даже если Яша не француз, его все равно надо освобождать.

— Ну, за так не получишь и пятак.

— А все-таки… Ты француз?

— Не знаю, — ответил Яша.

Я определенно заинтересовал его.

— Не знаю, — повторил он, нарочито коверкая слова и придавая им какой-то незнакомый мне акцент. — Можит, франшуз, а можит цыга́н. Кто иго знаит!

Я строго оборвал его:

— Не валяй дурака!

Он скорчил гримасу, стал оглядываться, даже нагнулся и пошарил руками по земле. Я клюнул на эту приманку:

— Ты что ищешь?

— Дурака, — ответил он с хорошо разыгранными добродушием и наивностью.

— Ты комедиант, — сказал я резко. — Дешевый комедиант. Привык целыми днями выламываться за медный пятак.

Эти «бранные слова» неожиданно задели его. Он посмотрел на меня с любопытством. Лукавинка в его выразительных глазах исчезла.

— Дешевый, говоришь? За пятак? А есть, значит, такие, которые за рубль выламываются? Ты покажи мне, где за это рубль дают. Покажи. Бреши, да знай меру. Рубль! Придумал тоже! Да тот усатый куркуль за рубль тебе сам гопака спляшет. Ты только ему краешек этого рубля покажи. Я, брат, все знаю…

Он проговорил это с такой горькой иронией, даже с болью, что я сразу пожалел о своих резких словах.

— Ладно, — сказал я миролюбиво. — Только ты не выламывайся, я тебе в самом деле хочу помочь.

— А с чего это? Ты кто мне?..

— Ну как тебе объяснить? Есть такая вещь: рабочая солидарность…

— Смурно́й ты какой-то. С виду вроде наш, джанкойский, а говоришь, будто с луны свалился. Может, тебя кто по кумполу стукнул? А? Ну брось, не обижайся. Драться мне с тобой неохота. А хочешь — могу. Как двину по сопатке… — И сразу совсем другим тоном: — Слушай, у тебя гроши есть?.. Есть, я видел, тебе Ветрос сдачу отсчитал.

— Ну есть, а что?

— Пойдем в тир. Только уговор: я первый стреляю. Попаду — ты платишь за выстрел, промахнусь — сам плачу. Идет?

Какой же четырнадцатилетний паренек откажется пойти в тир? Все мои хитроумные планы Яшиного освобождения из-под ветросовского ига как-то сразу померкли, отошли назад. Да и черт знает этого Яшку. Может, он вовсе и не нуждается в том, чтобы его освобождали? Что-то не очень он похож на несчастного и угнетенного, каким я его себе представлял при первом знакомстве. Такой, пожалуй, и сам может добыть себе свободу, если пожелает. Без моей помощи.

— Идет, — согласился я. — Только стрелять будем по самым трудным фигурам.

— Конечно, по самым трудным.

Тир был рядом, за углом, на пустыре. Яша поздоровался с хозяином тира, как со старым знакомым.

— Дайте мне мою винтовочку, — сказал он.

Ему подали старенькое «монтекристо» с какой-то замысловатой монограммой на обшарпанном прикладе. Яша вскинул «винтовочку» и, как мне показалось, совсем не прицеливаясь, нажал на спусковой крючок. Тотчас же жестяной зайчишка, в которого он стрелял, взвизгнув, перевернулся на своей оси. Еще один выстрел — распахнулись дверцы теремка. Еще — и маленькие картонные лошадки на тонких несгибающихся ножках побежали по кругу…

Я был ошеломлен и ничего не понимал. А Яша весело хохотал после каждого попадания. Даже приплясывал при этом.

Тут явно какой-то фокус, какой-то секрет, решил я. Не в том даже фокус, что Яша поразил все три цели, а в том, что он как-то необычно обращался с винтовкой, держал ее в левой руке, словно палку. Поначалу я не догадался, что он левша.

— Фокус-покус, — буркнул я сердито.

— У молодого человека талант, — сказал владелец тира. — Ему бы в цирке выступать.

— Клоуном… — подхватил я.

Яша нахохлился:

— Гроши свои жалеешь?..

— Я?.. А ну, дайте ему еще три патрона, посмотрим, какой он талант.

Яша выстрелил еще: две фигуры поразил, а по третьей промазал. За промах уплатил он сам, а за попадания расплатился я.

— Теперь ты стреляй, — предложил Яша. — На тех же условиях. Попадешь — я плачу, промажешь — ты.

Я отказался. Нет. Куда мне до него! Может, у него и в самом деле талант?

— Как хочешь, — безразлично произнес Яша. — Ну, а раз ты потратился на меня, я тебя, так и быть, угощу. Хочешь мороженого? А хочешь — арбуз купим? Я умею выбирать. Такой выберу, закачаешься.

Мы отправились на притихший к вечеру воскресный базар. Яшка долго выбирал арбуз. Брал в руки то один, то другой. Общелкивал их со всех сторон, прижимался к ним ухом и чуть ли не животом, пока не вывел из терпения уставшего за день «дядька́».

— Чего вертишь, дай разрежу — и делу конец, — сказал «дядек».

— Не, — возразил Яша. — На разрез только бабы покупают, а я на глаз и на звук.

Как я потом убедился, он действительно выбрал чудесный арбуз: сочный, ароматный, он словно таял во рту.

— Где поедим? Здесь или ко мне зайдем? — спросил Яша.

— Мне все равно…

— Ну так давай к нам. — Он почему-то подмигнул мне и слегка дружелюбно толкнул плечом. — Пошли. Посмотришь нашу «артель». Да и узнаешь зараз, кто мы такие, французы или цыгане. А может, еще какие люди. Кто нас знает… А «артель» у нас большая, веселая и добрая, сам убедишься.

Я тогда уже неплохо знал, что такое артельная жизнь. Несколько лет наша семья жила в степной красноармейской коммуне, затем более года отец был председателем первого в районе колхоза. Но такой «артели», как Яшина, я еще не видел.

Яша толкнул ногой скрипучую дверь, и мы вошли в большой саманный сарай без потолка. У нас в степи в таких сараях, по-местному клунях, держат сено и инвентарь. Над головой сквозь крытую соломой кровлю кое-где виднелись голубые лоскутки неба.

Я даже отступил к двери: так меня ошеломило то, что я увидел и услышал. Теперь мне легко найти подходящее сравнение: бродячий театр, цыганский табор и еще многое в подобном роде. Но тогда по недостатку жизненного опыта я подумал с испугом: «Да это же сумасшедший дом». Тут же вспомнил, как однажды, будучи в Симферополе, из мальчишеского любопытства забрался в сад психиатрической больницы доктора Балабана.

В клуне Яшиной «артели», как и в больнице у Балабана, одновременно пели, смеялись, плакали, танцевали, ссорились…