Эммануил Фейгин - Здравствуй, Чапичев!

Клуня была заселена так густо, что, казалось, мне и Яше даже ступить некуда будет. Но это только казалось, потому что все здесь находилось в непрерывном движении. Никто ни мгновения не стоял на месте, все кружилось, вихрилось, мелькало — лица, глаза, руки, ноги, рыжие и черные волосы, яркие пунцовые губы… Только толстые саманные стены да большой непокрытый стол посредине клуни были неподвижны.

Яша положил на стол арбуз, и все сразу остановилось. Тогда я увидел, что Яшина «артель» сплошь состоит из девчонок. И таких красивых, что мое мальчишеское сердце тотчас неистово заколотилось от восторга и радостного удивления. Уж не сон ли это? В нашем пыльном и скучном Джанкое, и вдруг такие красавицы! Девочки поменьше были похожи на кукол-растреп, а те, что постарше, — на внезапно по воле злого волшебника обнищавших сказочных принцесс.

— Мои сестры и мой братишка, — сказал Яша.

— Где братишка? — не понял я.

Все рассмеялись. Оказалось, что Яшиного младшего брата я тоже принял за девочку. И не мудрено. Ввиду отсутствия штанов он щеголял в отцовской нательной рубахе. Поди тут разберись.

— А ну, навались, будем работать, — сказал Яша.

«Артель» облепила стол со всех сторон. Сапожным ножом Яша ловко и быстро разрезал арбуз на тонкие «скибы». Так же быстро и ловко он разделил на ломти большой и пышный каравай пшеничного хлеба.

Здесь арбуз был не лакомством, а серьезной едой. Здесь, в клуне, были голодные, но не было жадных. Меня щедро наделили самой лучшей частью каравая — горбушкой и самым лучшим куском арбуза — сердцевиной.

В тот день я провел в доме у Яши Чапичева часа два или три. И мне уже не хотелось отсюда уходить. Какая это была веселая и дружная семья! Дружная, несмотря на то, что все здесь постоянно ссорились и дрались. И все это мимоходом, не всерьез. Поссорятся и тут же помирятся. Обидятся и тут же забудут об обиде. Подерутся и тут же обнимутся.

Мы играли в прятки, в казаки-разбойники, в фанты, затем просто сидели на лужайке перед клуней и болтали. Правда, я не сразу научился понимать Яшиных сестер. В семье Чапичевых лишь один Яша хорошо и чисто говорил по-русски. А все остальные говорили на какой-то странной смеси русского, татарского, украинского и французского языков.

Сейчас уже не помню, когда и от кого я узнал историю этой семьи. Возможно, мне рассказал сам Яша, а вероятнее всего — его отец. Он был не то восьмым, не то девятым сыном в семье бедного ремесленника. В 1907 году женился на такой же, как сам, бедной девушке-бесприданнице и решил вместе с молодой женой попытать счастья в далекой Америке. За океан он не попал, но какими-то судьбами оказался в Париже, где Чапичевы застряли надолго. Там, в одном из предместий и родились все их дети. Только в 1924 году Чапичевым удалось вернуться на родину в Крым. Жившие в Симферополе родственники выслали им деньги на дорогу. Но когда Чапичевы вернулись в Крым, родня испугалась: «Столько голодных ртов! Ужас! Да они сожрут нас с потрохами». Но старшие Чапичевы обладали деликатностью и щепетильностью бедняков. Они и сами не захотели обременять людей, которым были благодарны за то, что те помогли им вернуться на родину. Некоторое время Чапичевы жили в Севастополе. Но в большом городе прокормиться такой большой семье трудно. И тогда они подались в Джанкой, на вольные степные хлеба.

— Тут, в Джанкое, житуха что надо, — сказал мне как-то Яша. — Молока много, помидоров, дынь, арбузов — завались. Так что живи, не помирай. Плохо вот только у нас в семье с одеждой и обувкой. Сестры босые ходят, а впереди зима. Им бы в школу, да без обувки какая же школа!..

— Так отец-то у вас сапожник.

— Сапожник! — усмехнулся Яша. — А товар где взять? А приклад? Ты думаешь, даром дадут? Товар покупать надо. Да и не умеет батька шить ботинки. Он же «холодный» сапожник. Латку или набойку — пожалуйста. А ботинки пошить… Нет, не сумеет, не приходилось ему.

С той поры я стал частым гостем в семье Чапичевых. Впрочем, гость не то слово. Яшина «артель» быстро привыкла ко мне и приняла, как своего. А со своим чего стесняться! Меня сразу наградили прозвищем, смешным и нелепым. Тут каждый имел прозвище. Меня беспрестанно дразнили, часто в рифму, иногда без нее, но почти всегда очень обидно. Это было любимым занятием Яшиных сестер. Я пытался урезонить девочек и прекратить эту глупую, с моей точки зрения, забаву, но девочки даже не поняли, чего я от них хочу. А что тут такого? Они то и дело дразнили друг друга, и нужно сказать, делали это остроумно, с юмором, фантазией, получая от словесной перестрелки истинное удовольствие. С какой же стати они будут щадить меня? Чем я хуже или лучше? Нет, они великодушны и щедры: неравенства и несправедливости не допустят. Правда, иногда такие забавы доводили сестер до ссоры. Не обошлось однажды и без драки. Девочки дрались ловко и умело, по-мальчишески, на кулачках. Когда же я попытался разнять их, обе стороны дружно напали на меня и при этом пустили в ход чисто женское оружие — коготки и слезы.

Нужно отдать им должное — плакали они здорово, хотя и притворно. Рев стоял на всю улицу. Будто не они меня, а я их изуродовал острыми ногтями. А изуродовали они меня крепко. Зато, одержав победу, сразу стали добрыми. Даже осколок зеркала принесли и любезно предложили посмотреться. То, что я увидел в зеркале, меня, понятно, не обрадовало: щеки были расцарапаны до крови. На их языке это почему-то называлось «поставить штемпель». Хороший штемпелек, ничего не скажешь! Как только я на работу явлюсь завтра с таким штемпелем на физиономии — засмеют ребята. Я хотел было обидеться, но, подумав немного, решил, что обижаться нет смысла. Все равно моей обиды не поймут — здесь не принято обижаться по такому пустяковому поводу.

— Не надо с ними связываться, — сказал Яша, проявив полное равнодушие к моему поражению и к моим кровоточащим ранам. Что-то вспомнив, он усмехнулся и добавил наставительно, как человек, умудренный опытом: — Ты сам виноват.

С этим нельзя было не согласиться. Конечно, я сам виноват. Надо было им сразу показать, с кем они имеют дело. А я раскис, вот и прошляпил свой авторитет. А в том, что у меня было право на авторитет, я в тот момент ни чуточки не сомневался. Все-таки… Но стоит ли говорить, что я думал тогда о своей персоне. Это и так понятно.

В ту ночь я плохо спал, все размышлял о глупо потерянном авторитете. Наконец мне удалось придумать, как спасти его, восстановить и упрочить. Это был великолепный план. Я сам пришел от него в восторг. Итак, решено: стану учить необразованную, темную Яшину «артель» грамоте. А то девчонки, словно слепые, точь-в-точь как новорожденные котята: резвятся, едят и ничего не видят. Не видят, как замечателен мир, в котором они живут. «Но ничего, я сделаю вас зрячими, — твердо решил я. — Вы все увидите в истин» ном свете. В том числе и меня, своего учителя. Вы проникнитесь ко мне благодарностью и почтением. И конечно, не посмеете больше дразнить меня, ставить на мои щеки «штемпели». С этим покончено. Учителя вы обязаны будете уважать…»