Бастер Киттон - Мой удивительный мир фарса

Подняв на борт все вещи, взятые из гардероба жены, мы с девушкой пошли спать в каюту. Именно спать. Больше ничего не было.

Должно быть, кто-то, не принимавший мои дела близко к сердцу, позвонил моей жене и сообщил о пьяных приключениях этого вечера, потому что в два часа ночи она появилась в доке в сопровождении сестры, двух частных детективов и важного государственного служащего. Один из детективов поднялся на борт с женой и её сестрой. Другой сыщик остался в доке вместе с чиновником, чьего намерения участвовать в карательном рейде я так и не понял. Ещё хорошо, что он не отважился показаться на яхте: много раз он гостил у нас дома, и я считал его другом. Пьяный или трезвый, я бы выкинул его за борт, если бы он только ступил на палубу. Я всё ещё был огорчён подлой ролью, которую он сыграл в Сан-Диего, и его участие в рейде моей жены стало для меня последним ударом.

Две леди и детектив, установив факты, на которых может основываться обвинение в измене, занимались подбиранием вещей, вывезенных нами из дома.

— Мой адвокат позвонит тебе утром, — сказала жена, и больше я от неё ничего не услышал. Уверен, ей было очень больно, и это единственное объяснение её дальнейших действий.

Адвокат, позвонивший мне на следующее утро, был одним из лучших в своём деле. Он начал бракоразводный процесс 25 июля 1932 года.

В Калифорнии есть закон о совместном владении имуществом, но я отказался нанять адвоката для защиты своих прав. Это никак нельзя назвать ловким ходом, я просто был слишком потрясён, чтобы хоть как-то сопротивляться.

Адвокат отсудил для миссис Китон практически всё, что у меня было. В список входили: наш дом за 300 тысяч в Беверли-Хиллз, две из трёх машин, примерно на 30 тысяч другой моей собственности, 12 тысяч наличными с моего банковского счёта, стоимость услуг этого адвоката, права на детей и 300 долларов в неделю на их содержание плюс 80 тысяч в страховых полисах на мою жизнь.

Говорю, я был слишком тяжело ранен и потрясён, чтобы бороться. Раз вся моя семейная жизнь была уничтожена так несправедливо, я сказал себе: «Чёрт с ними, с деньгами и остальным, позволь ей забрать всё, что она хочет». Мне, правда, никогда не приходило в голову, что вопреки своему желанию я могу перестать зарабатывать большие деньги.

После 8 августа, когда моя жена добилась постановления о разводе, у меня почти ничего не осталось, кроме одежды и третьей машины. Мне даже негде было жить.

Сразу после развода она поместила мальчиков в престижную частную школу, академию «Блэк Фокс» в Голливуде, и надолго уехала отдыхать в Европу. Я чувствовал, что дети достаточно испорчены и без того снобизма, которого набираются в подобного рода школах. Постановление о разводе давало мне право навещать детей, и я думал, что смогу время от времени забирать их на выходные. Но в первый же раз, как я попытался это сделать, директор школы сказал, что ему даны строгие указания не позволять мне увозить их на ночь.

Вскоре после развода я занял 10 тысяч и купил нечто, называющееся наземной яхтой; прочитал о ней в газетах, и она показалась мне идеальной для моих запросов. Я прожил в ней около года.

Наземная яхта изначально стоила 50 тысяч и была построена для президента железнодорожной компании «Пулман». У неё было два мотора на шасси от автобуса с Пятого проспекта, два купе, «камбуз», смотровая площадка и хватало места для восьми человек.

Попользовавшись этим экстравагантным домом на колёсах 18 месяцев или около того, железнодорожный администратор умер, и я купил яхту у его вдовы. Даже тогда, во времена Великой депрессии, невозможно было купить лучший дом за такие деньги.

От моей сухопутной яхты я получил столько радости, сколько может получить человек, чья основная цель — забыть, что вся его личная жизнь разрушена. Например, в один уикенд Лью Коди и я отвели яхту в Сан-Франциско и припарковались у главного входа отеля «Дворец». Половина его персонала выбежала на улицу, видимо, подумав, что прибыл какой-то рас-точительный индийский властелин. Управляющий спросил, закажу ли я свои прежние апартаменты.

— На этот раз нет. Сбросьте из окна второго этажа телефон, который нам может понадобиться, и ещё мы хотим полное обслуживание. А чтоб вы знали, что с нашей щедростью всё в порядке, мы будем платить за парковку как обычно — 50 центов в день.

Они засмеялись и согласились. Вот тебе и Сан-Франциско.

Мы оставались там три дня, а позже поехали охотиться и рыбачить в Аризону и другие западные штаты. Газеты уделяли много внимания моей наземной яхте, куда бы мы ни приехали. Мы к тому же использовали её в шоу, устроенном для Франклина Д. Рузвельта, которого в 1932 году только что выдвинули кандидатом в Президенты от демократической партии.

На следующий год я ездил за границу делать два фильма, и, пока отсутствовал, жена добилась распоряжения суда о смене фамилий наших сыновей с моей на её. Я впервые услышал об этом, когда вернулся. Я знал, что решение суда может быть отменено, если пожалуюсь, что меня не снабдили документами по этому делу. Но здесь было над чем подумать: семья жены имела очень много денег — огромное, огромное состояние, а мои мальчики были там единственными детьми, и перемена их фамилий много значила для семьи. Я знал, что мои сыновья когда-нибудь всё унаследуют, если я не стану предпринимать юридических действий, чтобы снова сделать их Китонами. Мне не хотелось помешать им стать богатыми. Я не был уверен, что смогу оставить им хоть 10 центов, потому что к тому времени меня уволили с «Метро-Голдвин-Майер".

Задолго до крушения моего первого брака я не был доволен ходом дел на студии. Что бы я ни предпринимал, контроль над моими комедиями ускользал из рук всё больше и больше.

Вскоре после того как я начал снимать фильмы на «Метро-Голдвин-Майер», на должность моего продюсера водворили Лоуренса Вейнгартена, родственника Ирвинга Талберга. Какое-то время он оказывал не больше влияния на мою команду, подбор актёров и сюжетный материал, чем толстый коп на углу улицы. Но только я развёлся, как мистер Вейнгартен решил перестать быть администратором-куклой и превратился в продюсера с железной волей.

За прошедшую четверть века Ларри Вейнгартен выпустил внушительное количество важных и успешных драматических картин. Кроме того, когда Талберг уже много лет как умер и большинство старых «тузов» «Метро-Голдвин-Майер» ушли, Ларри по-прежнему здесь и преуспевает. Нечего говорить, что при таком количестве «чисток» на высших уровнях, которым подвергалась студия, для этого ему понадобились таланты другого сорта.

Никто не может отрицать, что Ларри как-то обучился всему, что требовалось для его специальности, и обучился хорошо, но его специальностью не были фарсовые комедии — именно то, что я продолжал делать, неважно, понимали это он и студийные «шишки» или нет.