Эльхан Мирзоев - Мои останкинские сны и субъективные мысли

— Можем тебе помочь?

— Не трогайте ногу, — замахал рукой парень. — Не подходи, не подходи близко.

Рассказал нам, что взрыв произошёл под одним из горевших автомобилей. Якобы, под почти уже сгоревшими «Жигулями» находилось взрывное устройство. Потом это не подтвердилось. Просто эпицентр взрыва был рядом с машинами, и взрыв бензобака одной из них это и был тот второй хлопок.

Мы носились на пространстве, на котором были разбросаны тела погибших, лежали раненые. Буквально бегали по фрагментам тел, перепрыгивая, иногда обходя их. Я обратил внимание на наблюдавших за местом теракта людей. Это было поразительно. Люди стояли на тротуаре плотной стеной. В молчании и оцепенении. Торжественно как-то. В глазах у людей не было злобы, ужаса. Они просто стояли и смотрели. У них тоже был шок. Тот молодой милиционер бегал и просил их уходить, потому что кто-то кричал о втором взрывном устройстве. А они не расходились, народ всё прибывал. Вот и со страной так. В тот момент там, словно, стояла вся Россия. Стоит молча и смотрит. Не знает, что делать. Злиться, ненавидеть — кого? своих? их? Она не просто молчит, безмолвствует. Она в состоянии шока, в трансе.

В какой-то момент я отвлёкся от происходящего, и обратил внимание на какой-то непрекращающийся, беспокоящий звук над ухом. Это стонал Сережа Конаков, не преставая стонал.

— Что с тобой, Сережа?

У бедного парня была истерика.

— Я на глаз наступил, — закричал он.

— Какой глаз? — сразу не понял и стал разглядывать лицо звукооператора.

— На глаз. На человеческий глаз, — ещё громче закричал Сережа с отчаянием. — Понимаешь? Здесь вот валялся, а я наступил.

Мне стало не по себе не от того, что он сказал, а от того, как он это сказал. Я знал, что у него проблемы со здоровьем, о которых он боялся говорить даже родным. Надо было ему помочь — хотя бы словами, иначе ему могло стать ещё хуже — по себе знаю. Даже штатив за Конакова носил наш водитель Серёжа Мельгунов.

— А тебе, что — все равно?

— Не всё равно, Серёжа, — стараюсь его успокоить. — Соберись. Потом и выпьем, и раскиснем. А сейчас — соберись. Мне тоже нехорошо.

— А по тебе и не скажешь…

У меня в таких критических ситуациях — когда надо выполнять свою работу журналиста — наступала внутренняя психологическая концентрация. Эмоции внутри бушевали, но словно находились в неком запечатанном чугунном котле. Потом прорывалось.

Стали подтягиваться коллеги. Из-за лужковских пробок машины, в том числе и спасатели, не могли быстро доехать до места теракта. Наша «тарелка» ехала из Останкино и застряла на Крестовском мосту. Мне пришлось с кассетами бежать к ней прямо по проезжей части. «Тарелка» ехала не быстро, и я запрыгнул в неё на ходу. Станцию инженеры разворачивали почти во время движения. Стали «гнать» (передавать) первую «картинку». Хорошо, что «тарелочники» привезли партию запасных аккумуляторов — наши уже окончательно сели.

Приехало много силовиков. Постоянно прибывали какие-то сёрьезные люди в форме или в дорогих костюмах, которые прятали лица от камер, морщились в сторону нас и коллег. Место взрыва оцепили, а нашего брата журналиста выдавили за ограждение.

Звонят из вечернего выпуска. Шеф-редактор Саша Сапожников (по прозвищу Сапог — от фамилии; безОбразное прозвище), на которого — как мне объяснили — в тот вечер повесили обязанности одного из цензоров телеканала, ответственного за эфир.

— Сколько в реальности там погибших ты видел? — грустно спросил Саша.

— Ну, восемь только я насчитал. С ранениями очень много. Я видел трёх тяжелораненых, а остальных — больше тридцати. Не считал. Есть раненые дети…

— Так… — вслух размышлял Сапог. — У нас официально только шестеро погибших… Надо подумать.

— Понятно, — я вообще-то не завидовал ему.

В нашей «тарелке» мы видели эфир информационных экстренных выпусков НТВ. Информация, конечно, была причёсанная, без подробностей. «Картинка» шла одна и та же, хотя на месте работало уже три съёмочные группы НТВ — и мы всё это «перегоняли» в Останкино, ничего не обрезая. «Синхроны» людей, пострадавших и очевидцев, в эфир не давали.

— Саша, мы же всё «гоним» в Стакан. А «картинка» в эфире одна и та же. Почему?

— Думаем пока. Думаем, — вздохнул Сапог. — Все очень сложно. Сложно. Ждём указаний.

Да, это не освещение Норд-Оста. Судьбу Бориса Йордана никто не хотел повторять [23]. Теперь главное — не новость с места, а ее интерпретация. Пропаганда. Пока цепочка принимающих решения «ответственных сотрудников», страхуясь и уточняя мнение начальства, что-то решат и разрешат — новость уже устареет для аудитории. Как и с авиалайнерами Ту-154 и Ту-134 — пока лично президент Путин не дал отмашку, эти катастрофы по «ящику» терактами не называли — а люди вот не догадывались, да? Что тут думать — давать надо всю «живую» информацию и всё. Всё нормальное телевидение так работает. Словно мы живём еще в начале XX века. Да тем, кому нужна информация, уже получили её на тот момент из Интернета, а телевизор смотрели только ради «картинки».

На месте теракта стало поспокойнее. Вдруг звонят из «Секретариата». В трубку визжит сразу несколько женских голосов, кажется, один из которых принадлежит главному редактору. Видимо, включена «громкая связь».

— Столкновения видел? Он что-нибудь говорил? Ты почему нам не говоришь? Жирик там был? Убитые есть? Тебя не трогали? Записал его? Погромы…

— Спокойно, — пытаюсь говорить с ними, как питон Каа в эпизоде с гипнотизируемыми бандерлогами в обезьяньем городе (из рассказа «Охота Каа»), одновременно озирая окрестности. — Спокойно. По-порядку можно?

Оказалось, что у них такая информация — на месте теракта обычные люди, обыватели, выкрикивая националистические лозунги, нападают на кавказцев, мол, в подземном переходе у Рижского вокзала кого-то, толи уже убили, толи просто сильно поколотили. А ещё — мол, избиваемые южане тут же сплачиваются и тоже нападают на обывателей. Триллер какой-то — логика Патрушева. Мечта Патрушева… Кто им это сообщил, наши дамы не признались.

Я там всё обегал, расспросил людей, но ничего такого не было, и на меня тоже никто не кидался. Даже в здании Рижского вокзала. Кому-то нужно было направить события в этом течении, кто-то пытался снова разыграть и эту карту — стравить разные этнические и конфессиональные общины.

Сообщил о результатах в «Секретариат» — мол, погромов не будет. Дамы заметно расстроились.

А на следующий день был Беслан.

Кто же это совершил? Этот теракт у «Рижской». Большая часть россиян про эту трагедию знают, а в Москве почти все её помнят. Ведь так? А кто его совершил и кому он был нужен?

Знакомые из спецслужб говорили, что все те четыре теракта в Москве — на автобусной остановке на Каширском шоссе, на Ту-134, на ТУ-154 и у «Рижской» — совершили не Марьям Табурова, Амнат Нагаева, Сацита Джебирханова и Роза Нагаева. А кто-то, кто использовал их паспорта. Сами девушки, до августа 2004 года занимавшиеся мелкой торговлей на грозненском рынке, пропали без вести [24]— так и не появилась точная информация о судьбе этих четырёх несчастных. Теракты на двух авиалайнерах произошли одновременно, а значит это дело рук не смертниц, были использованы часовые механизмы. Очень легко пронести часовой механизм на борт самолета? Невозможно. Это сложная операция, без поддержки людей из службы безопасности аэропорта не обошлось. Где настоящее расследование? Нет, настоящего расследования. Осуждены стрелочники.