Михал Гедройц - По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России

Для меня все эти события в школе были благословением, так как отвлекали меня от мрачной реальности нашего существования. У моих сестер не было такого прибежища. Им каждый день должен был казаться невыносимым. Мать цеплялась за надежду, что новые польско-советские отношения могут привести к нашему освобождению, и этой надеждой она пыталась спасти нас — и себя саму — от депрессии. Она продолжала искать, чем бы можно было развлечься, не выходя из дома. Однажды она торжественно продемонстрировала нам трехструнную балалайку и предложила мне — самому музыкальному члену семьи — научиться на ней играть. Вскоре у меня набрался репертуар на примитивных аккордах, и я аккомпанировал таким всеми любимым песням, как «Катюша» и «Три танкиста». Была и еще одна песня про танкистов, воспевавшая их снаряжение: «Броня крепка и танки наши быстры», но я избегал польского армейского репертуара.

Кроме того, мать предложила мне попробовать себя в рисовании. Я избрал своим предметом батальные сцены и скоро обнаружил, что в Николаевке существовал неохваченный рынок для моего искусства. Мой первый заказ поступил от родителей Коли Глотова, которые попросили нарисовать кровавую, но победоносную битву с немцами. Этот рисунок — мой первый серьезный опыт в этом жанре — был очень кровавый и был воспринят с большим энтузиазмом. Вознаграждением был большой кусок свежего хлеба. Последовали и другие заказы (а с ними и «вознаграждения»), и я стал кем-то вроде местного художника-баталиста. Более того, художником, которому посчастливилось при жизни увидеть свои картины в парадных комнатах, под иконами.

Ранней весной в деревню приехал муж пани Тубелевич. Бывший заключенный, теперь он был польский офицер в великолепной польской форме — это имело огромный успех. Он приехал, вооруженный официальными документами, в которых его жена и дочь объявлялись «иждивенцами польской армии» — и немедленно забрал их в Узбекистан. В Узбекистан генералу Андерсу разрешили перевести своих людей в более человеческие условия. Вскоре после этого в Николаевку приехал капитан Базилевский, чтобы забрать жену и ее гитару. Мы смотрели, как они уезжают, завидовали их удаче и надеялись, что, может быть, когда-нибудь придет и наш черед… Владек Наумович и пара других молодых людей воспользовались возможностью записаться в добровольцы и тут же уехали. Мы остались один на один с сибирской весной, которая в 1942 году оказалась не просто изнурительной, но и коварной.

Как-то солнечным днем мы с Тереской прогуливались по дальнему берегу озера Кубыш. Мы не поняли, что лед уже начал таять, и я стал показывать Тереске, как кататься по льду на каблуках. Неожиданно лед треснул. Мне удалось остаться на плаву, а она бросилась мне на помощь и вытащила меня. Времени испугаться просто не было. Прогулка домой в мокрой и обжигающе холодной одежде была гораздо тяжелее. Через несколько дней Ишим вышел из берегов, затопил степь, поглотил озеро Кубыш и стал подбираться к самойловской избе. От этого зрелища захватывало дух: на широком просторе тесными рядами стремились на север и с шумом бились друг о друга огромные валы. Некоторые из жителей Нижней стали оставлять свои дома. Самойлов отослал семью, но сам решил остаться. Так же поступила и мать. Мы втроем, разумеется, остались с ней, это даже не обсуждалось. И началась битва нервов: наш Хозяин и его Барыня желали, чтобы река подчинилась и отступила. В конце концов сдался Ишим.

Наступило лето 1942 года, а известий об отце так и не было. На лице матери я читал глубокое беспокойство. Потом вдруг из Куйбышева пришла телеграмма. Дату разобрать трудно, но скорее всего, это было 30 мая. Она была подписана послом Польши в Советском Союзе. В ней говорилось: «Переводим телеграфом тысячу двести рублей. Подтвердите получение. Отправляю письмо. Ищем Вашего мужа. Посол С. Кот». Деньги, конечно, были для нас манной небесной, но бесконечно важнее была новообретенная уверенность. С этого момента мы знали, что президент Рачкевич, а с ним польское правительство в изгнании в Лондоне не только помнят о Тадеуше Гедройце и его семье, но и знают, куда сосланы моя мать с детьми. Обещанное письмо до нас так и не дошло, но вместо него мы получили продуктовую посылку — это произвело фурор. Посылка пришла из Китая, а отправил ее Тадеуш Ромер, до недавнего времени посол Польши в Японии, который организовал программу помощи полякам, депортированным в Советский Союз. Эти сигналы придавали нам надежды и силы.

Учебный год закончился на высокой ноте: меня объявили отличником, у меня были только оценки «отлично». Ахметов оставался ударником. Ни мать, ни я не ожидали этой высокой чести, потому что я снискал себе репутацию прирожденного бунтаря. Но у нашей богом забытой средней школы было достаточно смелости, чтобы оценивать учеников по результатам. Завучу не удалось сделать по-своему. Сегодня я с благодарностью вспоминаю и отдаю дань уважения своим учителям и директору, имени которого я уже не помню.

Теперь мне было тринадцать с половиной лет, и я считал себя молодым человеком, готовым к серьезной работе и эпизодическим художественным заказам. Моя самооценка взлетела еще выше, когда я обнаружил, что очаровательная Лиза Самойлова обратила на меня внимание. Она слегка косила, и это мне казалось особенно привлекательным. Но я не знал, что сделать, чтобы показать, как я ценю эту удачу. И скоро мое внимание было отвлечено новыми событиями.

В конце июня по почте пришли официальные бумаги от польской армии (она уже базировалась в Узбекистане): мою мать и троих ее детей вызывали в местечко под названием Гузар. Мы с трудом нашли его на карте: оно находится на полпути от Самарканда к Термезу на советско-афганской границе и менее чем в 50 километрах от Кеша, родины Тамерлана. Гузар был основным местом сбора польской армии.

Мы с сестрами тут же объявили, что готовы на все, даже ехать за Самарканд. Анушка высказывалась особенно решительно; и говорила она за всех троих. Но решение, конечно, оставалось за матерью. Это было второе поворотное решение в ее жизни. Перед ней стоял выбор, оставаться в этой забытой богом сибирской глубинке или отважиться на опасное путешествие в самый дальний уголок советской Средней Азии в условиях военного хаоса. Решение такого масштаба за себя и своих детей предстояло принять женщине без сколько-нибудь заметных материальных средств или мужской поддержки. Она решила ехать.

Передо мной ранние фотографии матери, дошедшие до нас через хаос Второй мировой войны. На самой первой круглолицая, улыбающаяся во весь рот шестнадцатилетняя девочка — она улыбается всем существом. На более поздних фотографиях это изящная молодая женщина с прямой спиной и характерным наклоном головы. В 1919 году, в год ее замужества, Ян Булгак — этот Сесил Битон [21] Сесил Битон (1904–1980) — знаменитый английский фотограф, известный в том числе своими фотопортретами. Восточной Европы — запечатлел Анин безупречный маленький носик в профиль. «Из нас троих, — вспоминает тетя Зося, — у тебя первой появились поклонники, и ты первая получила предложение. Маме пришлось увезти тебя с первого бала после того, как двое молодых людей обменялись визитными карточками (первый шаг к дуэли), потому что оба пригласили тебя на мазурку, а ты пошла танцевать не с тем, кто пригласил первым».