Михал Гедройц - По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России

Лесов у поместья уже не оставалось. Полагаю, что они были не проданы, а захвачены государством, потому что вскоре Тадзио начал готовить судебное дело об их возвращении. Однако их отсутствие означало снижение необходимых капиталовложений. Весь проект целиком зависел прежде всего от личной кредитной надежности Тадзио, в меньшей степени от продажи какого-то количества фермерских угодий. Сочетание репутации отца, его личной способности зарабатывать и денег, полученных от продажи, обеспечили экономическую эффективность предприятия. Новое управление началось с выплат задержанных жалований, что немедленно вызвало расположение соседей.

Главной резиденцией избрали Лобзов, а территорию Котчинской усадьбы продали, и таким образом Котчин был низведен до одной из ферм. Лобзовская ферма должна была стать центром предприятия, предполагалось заниматься смешанным сельским хозяйством, наиболее подходящим при этой почве, географическом положении и климате. Основной тягловой силой были избраны лошади, наряду с ними должна была использоваться самая лучшая техника, существовавшая на тот момент. Явная избыточность мощностей техники предполагает, что учитывались потребности соседних деревень, у обитателей которых средств на ее приобретение не было.

Развернулось обширное строительство служебных построек из местного материала — камня и дерева. Расположение построек было тщательно спланировано, причем особое внимание уделялось таким удобствам, как мощеные дороги и канализация. Строительство сопровождалось наймом слуг и работников на ферме, поэтапным приобретением лошадей и другого скота, и наконец, длительной и затратной реставрацией самого особняка.

В 1926 году, приехав в поместье, Тадзио и Аня столкнулись с феодальными традициями этого захолустья. Здесь была принята холопская почтительность, в том числе целование руки хозяину, строгое следование старым формам обращений ( Księżna Pani, или «пани княгиня»), приходской священник в облачении ожидал обитателей особняка, чтобы начать воскресную мессу, и т. д. Мой покойный друг Ясь Зданьский рассказывал мне, что его отец — типичный пан XIX века — обычно во время службы сидел в исповедальне, откуда во время проповеди доносился отчетливый храп, потом ворчание, сопровождавшее его пробуждение, и наконец, властное: «Что?» В ответ на это проповедник коротко излагал содержание всего сказанного. Что же до почтительности, Ясь вспоминал, что его собственный управляющий просил у него прощения каждый раз, когда Ясь спотыкался о камень или просто неровность во время их обходов с инспекцией. А Ясь часто спотыкался.

Спешу добавить, что в 1926 году в Лобзове у Полюбиньских до такого не доходило. К тому же эти нелепые обычаи имели и юмористическую сторону. Так, например, деречинский аптекарь дал одной из моих тетушек предписание: «Таблетку положить на светлейший язык и проглотить…»

Мои родители были либералами с широким кругозором и стремились покончить с отжившими век условностями, но им приходилось в срочном порядке что-то делать с недоверием к поместью со стороны деревень. А это было гораздо сложнее. Мои родители знали, что судить их будут по делам их, а не по словам, что деревенские будут следить за каждым их шагом и что от них ожидают последовательности и преданности делу.

Лобзовский господский дом представлял собой традиционный особняк XVIII века, деревянный, на каменном фундаменте, который когда-то был основанием замка. Дом был длинный и низкий, с покатой крышей и нарядным крыльцом парадного входа. Горизонтальный проект был практичен и красив; в основе его лежал принцип соответствия высоты дома высоте окружающих его деревьев. Окна были большие и хороших пропорций. К счастью, дом избежал самостийных пристроек и усовершенствований и дошел до нас в своей прекрасной простоте.

Кровля была из сосновой дранки, а стены обшиты по вертикали узкими деревянными досками, плотно пригнанными, чтобы не пропускали воду. Кирпич использовался для каминов и труб.

Изначально в доме было четыре парадные комнаты, но одна из них в конце 1920-х годов была отдана моим сестрам. Из трех оставшихся — все три соединялись с просторным холлом — одна была основная гостиная, выходившая на террасу, куда вели стеклянные двери; другая, поменьше, «голубая» гостиная, а третья — столовая, с огромным открытым камином. Во всех был паркетный пол. К столовой примыкала буфетная (в ней проходили неофициальные обеды), а за ней — кухня, из которой можно было попасть в кладовые и погреба. В другом конце дома была пекарня, комната, оборудованная кирпичной печью, использовавшейся исключительно для выпечки хлеба и занимавшей большую часть комнаты. Остальные девять комнат служили спальнями.

Дом обогревался печами, которые топились торфом и дровами из поместья. Электричества не было, и радио работало от аккумуляторной батареи. Отец заявил, что телефона на почте в Деречине достаточно, но здесь он был в явном меньшинстве, чтобы не сказать в одиночестве.

У дома также имелись две экзотические особенности. Во-первых, полный набор вторых рам, который устанавливался каждую осень и снимался каждую весну — все это требовало планирования и квалифицированной рабочей силы. А во-вторых, бочка-накопитель для воды. Она была огромна, и ей полагалась отдельная двухколесная телега. Единственной функцией этого приспособления было снабжение большого дома водой, необходимой для разных нужд.

В Лобзове была своя часовня, построенная одновременно с большим домом и в том же неоклассическом стиле XVIII века. Она располагалась в дальнем конце парка и не пережила спасательных операций. Стоимость ее реконструкции была бы Лобзову не по средствам. В любом случае родители считали необходимым включить обитателей дома в приходскую жизнь Деречина. Когда часовню сносили, ее литургические принадлежности (потиры, облачения и т. д.) отдали близлежащему приходу Скрундзе, исторически связанному с поместьем Котчин-Лобзов.

Обстановка особняка и книги серьезно пострадали во время Первой мировой войны. Мои родители начали пополнять фонды библиотеки вскоре после 1926 года, а к концу 1930-х годов там уже можно было найти что-нибудь нужное, хотя фонды все еще были довольно скромны. За реставрацию мебели принялись с большим рвением. За образец были взяты уцелевшие предметы обстановки, и местного столяра убедили попытаться восстановить гарнитуры. Лобзову повезло: столяр оказался исключительно одаренным краснодеревщиком. Для обивки мать заказала местным ткачам ткани с традиционным рисунком, известным как «радзюшки», которым славились деревни вокруг Деречина, и особенно деревня Алексичи. Эти льняные ткани вскоре украсили восстановленную мебель особняка. Посетители Лобзова разнесли славу радзюшек далеко за пределы поместья.