Михал Гедройц - По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России

После войны мать разыскала Мартечку в Польше. Они встретились в Торуне (где жили сестры матери) в 1960 году, и с тех пор Мартечка в числе прочих стала получать помощь непосредственно от моей матери. Мартечка умерла ровно на неделю раньше матери. До войны в нашем доме был обычай, что во все важные поездки Мартечка отправлялась перед хозяйкой, чтобы все приготовить. Этой традиции они последовали и уходя в последний путь.

После нашего отъезда из Деречина в сентябре 1939 года польская община была уничтожена немцами. Семнадцатилетний старший сын Казимира Домбровского Янек был казнен вместе с девятью своими сверстниками. В какой-то момент 1942-го или, может быть, 1943 года деречинских евреев согнали в одну колонну и отвели к уже вырытым канавам, куда они и упали, скошенные немецкими пулеметами. Этой судьбы избежал только пан Шелюбский: по дороге у него случился обширный инфаркт, и он скончался на месте. Моя мать узнала об этом кошмарном событии в Лондоне в 1960-х годах от Юзефа Домбровского, еще одного беженца, оказавшегося в Англии.

В 1944 году Вермахт решил дать бой наступающей Красной армии в Лобзове. Это было разумно, потому что особняк стоял на месте старой крепости. Во время боя советская артиллерия стерла с лица земли дом, парк (точнее, то, что от него оставалось) и служебные постройки. Это был финал в духе Götterdämmerung [65] «Сумерки богов» ( нем. ) — опера Рихарда Вагнера. — финал, который представляется вашему летописцу и де-юре наследнику Лобзова гораздо более приемлемым, чем судьба, постигшая другие особняки в регионе: медленное и унизительное разрушение из-за осознанно пренебрежительного отношения режима, провозглашавшего себя прогрессивным. В 1945 году советские власти включили остатки ферм Лобзова и Котчина в новый колхоз под названием «Щара».

В 1990 году мы с женой нанесли краткий визит в старый дом моего детства. Это было мучительно. Деречин, где когда-то кипела работа и бурлила жизнь, превратился в полуразрушенный город-призрак. Там, где прежде стоял господский дом Лобзова, мы увидели полуразвалившиеся колхозные постройки. Деревьев вокруг не было, тщательно осушавшиеся в былые времена низинные пастбища были затоплены водой, а поля, щедро питавшие нас пшеницей и рожью, были запущены, заброшены и тверды как камень.

В начале 1920-х годов Новогрудский район, а с ним и окрестности Деречина были разорены веком российского управления и Первой мировой войной. Деревни вокруг Деречина боролись за выживание, а особняк был на грани банкротства. И все же лобзовские фермы пережили кризис 1930-х годов и к концу десятилетия начали постепенно выправляться. В деревнях появились велосипеды, а в домах швейные машины, классические — по словам моей матери — знаки прогресса. Эра автомобильного транспорта наступила в Деречине с появлением одного личного автомобиля (у Зенцаков), как минимум двух мотоциклов и автобуса, ходившего до железнодорожной станции.

Специалисты по экономической истории склоняются к тому, чтобы оценивать развитие Второй Польской республики 1930-х годов — а с ней и Новогрудского района — на одном уровне с Испанией и впереди Португалии и Греции. С тех пор все три страны добились прогресса, позволяющего им стать членами Евросоюза. Все они, несмотря на различные политические несовершенства и затруднения, обладали одним преимуществом: они избежали советского экономического режима. Рискнем высказать предположение, что Новогрудский район и конкретно жители Деречина — если бы у них был шанс эволюционного развития без идеологизированной экономики и социального насилия — могли бы соответствовать своим коллегам в Греции и на Иберийском полуострове или даже превзойти их.

Меня не оставляет вопрос: если бы передача лобзовских ферм в пользу местных деревень была законной и цивилизованной, а не насильственной, выиграло бы от этого общество больше, чем от сельскохозяйственного предприятия при поместье? Признаюсь, я даже не знаю, как к нему подступиться. Но различные модели, возникшие как в Западной Европе, так и за ее пределами, наводят меня на мысль, что культурно-историческая ценность столь любовно восстановленного моими родителями лобзовского дома с землей (без ферм) с годами значительно возросла бы, и хозяева и местные жители в равной степени считали бы его своим общим достоянием. Совершенно очевидно, что от его нынешнего разорения не выиграет никто.

Одна из центральных тем этой книги — смена старого порядка. Другая ее тема — выживание. Для большинства спасенных армией Андерса выживание стало длительным и, как правило, непростым процессом обновления. Мой пример — один из многих примеров возвращения к нормальной жизни.

«Новая жизнь» — жизнь после 1947 года — оказалась полезной и интересной. Я был авиаконструктором, а потом работал консультантом в развивающихся странах, что позволило мне побывать на четырех континентах. В то же время мои изыскания по средневековой истории Центральной и Восточной Европы вылились в серьезные исследования совместно с учеными Оксфордского университета.

Сегодня, на восьмидесятом году жизни, я счастлив обществом своей жены и нашим гостеприимным домом, который может поспорить с салонами моей юности. Я с интересом и даже с некоторой тревогой наблюдаю за рискованными занятиями моих детей и с неизменной надеждой продолжаю делать заметки для продолжения этой книги.

Эта книга вызвала интерес у множества людей, которые снабжали меня информацией, читали первые черновые варианты и предлагали свои замечания. Я не смогу здесь перечислить их всех. Привожу имена лишь тех, без кого я не смог бы дойти до конца. Пусть они представляют и всех остальных.

Хьюго Брюннер прочитал первую версию книги «На краю кратера», длинную и подробную, от корки до корки и пришел ко мне с предложениями по структуре следующей версии. Моя дочь Коки внесла ряд удачных предложений, как значительно сократить текст. Хьюберт Завадский терпеливо помогал мне с исторической канвой. Им троим я обязан превращением громоздкой махины в нечто компактное — «версию 2004 года».

Ее я с робостью представил Питеру Стэнфорду, и он предложил сделать мой достаточно академический текст более доступным для тех, кто не так хорошо знаком с нравами, обычаями и событиями, происходившими к востоку от Одера. Норман Дэвис тоже читал «версию 2004» и назвал ее «полезным взглядом на другую половину Европы», пусть экзотическую, но часть единой Европы. Его участие в самый драматичный момент этой саги побудило меня продолжить работу.

Спустя четыре года ныне покойная Мэгги Эванс мудро и терпеливо объяснила мне, куда двигаться дальше. Ей я хотел бы выразить особую благодарность.