Беар Гриллс - Грязь, пот и слезы

Зубья кошек дико заскрежетали, когда я вступил на скалу. Им не за что было цепляться, и я неловко скользил по поверхности. Стараясь зацепиться когтями за любую трещинку, я с трудом поднимался вверх.

Когда я оказался по ту сторону Желтой Ленты, передо мной открылся более пологий снежный траверс. В конце его начинались Женевские скалы – могучий скальный контрфорс, что вел к лагерю 4.

Мы неуклонно шли все выше, словно в гипнотическом трансе, почти автоматически отслеживая точность постановки ног на неровную и коварную почву. Я люблю это состояние.

Поднимаясь по Женевским скалам, я видел немного ниже себя Джеффри, а за ним – Грэхема, Алана, Нейла и Майкла. Я шел размеренным темпом и через час оказался как раз под небольшим карнизом. За гребнем меня ожидала зловещая Южная седловина.

Мне очень хотелось увидеть это место, о котором я столько слышал и читал. Самый высокогорный лагерь в мире, на высоте двадцать шесть тысяч футов – в глубине мертвой зоны Эвереста.

Я всегда внутренне вздрагивал, слыша это название. Обычно альпинисты склонны приуменьшать трудности, а здесь поступили совсем иначе, и это меня настораживало.

Отбросив эту мысль, я преодолел несколько последних футов и забрался на самый гребень. Стоя там, я оглянулся вокруг и мог бы поклясться, что передо мной расстилалась панорама почти половины земного шара.

Плотный слой облаков плыл подо мной, скрывая от взгляда нижнюю часть склона. А над облаками до самого горизонта простиралось огромное темно-синее небо.

Приток адреналина влил в меня силы, и я двинулся дальше. Я входил в другой мир.

Южная седловина – это обширное горное плато размером приблизительно с четыре футбольных поля, со следами пребывания всех прежних экспедиций.

Именно здесь в 1996 году, во время страшного урагана, мужчины и женщины отчаянно пытались найти свои палатки. И тела тех несчастных, кому это не удалось, до сих пор лежат здесь, под толстым слоем льда и снега. Тоскливо и грустно было думать, что родственники погибших никогда не смогут посетить их безымянные могилы.

Это плато, затерянное высоко в горах, доступное только самым сильным и мужественным восходителям, внушает зловещий, сверхъестественный ужас. Вертолеты с огромным трудом приземляются даже в базовом лагере, не говоря уже о Южной седловине.

Никакие деньги не в состоянии заманить сюда человека. Он может оказаться на этой высоте только по своей воле. И это было как раз по мне.

Поднялся сильный порывистый ветер, он прорывался сквозь гребень и ожесточенно трепал порванные полотнища рухнувших палаток.

Возникло ощущение, что гора подбадривает меня, повелевает идти дальше.

Последние четыре тысячи футов пика Эвереста – смертельно опасное место, где человек не в состоянии выжить. В условиях крайнего высокогорья организм буквально отказывается функционировать и погибает. Каждый час, проведенный здесь, жизнь будто дает нам взаймы.

В середине перевала стояли две палатки, одна – сингапурской экспедиции, вторая принадлежала нашему другу из Боливии Бернардо. Обе команды поднялись сюда за день до нас.

Сейчас палатки были пустыми.

Я пытался представить, с какими трудностями сталкиваются сейчас эти группы, которые ушли наверх. Весь Сингапур, затаив дыхание, ждал сообщения о результате их попытки покорить Эверест. Я надеялся, что они сумеют это совершить.

Мы с Бернардо договорились заранее, что он позволит мне воспользоваться его палаткой, пока он будет штурмовать вершину. Поэтому я кое-как забрался в пустующую палатку.

Из-за разреженного воздуха на этой высоте каждое движение дается человеку с огромным трудом, он ходит медленно и неуклюже, как космонавт в своем скафандре. Я из последних сил стащил с себя кислородный аппарат с маской и рюкзак и рухнул в угол.

От страшной головной боли я закрыл глаза, но только на секунду. В следующую секунду я услышал голос Бернардо и, когда он заглянул в палатку, едва заставил себя сесть.

Он приветливо улыбнулся мне. Лицо его было изможденным, под чуть раскосыми глазами набухли темные мешки от штурмовых очков, которые он носил уже много недель. И все же лицо его сияло. Мне не нужно было спрашивать, достиг ли он вершины, – глаза его сами об этом сказали.

– Беар, это потрясающе! Правда, просто необыкновенно! – восторженно воскликнул он.

Он влез в палатку, и я помог ему растопить на горелке снега, чтобы он напился воды. Прошло уже много времени с тех пор, как он сделал последний глоток жидкости. Но, несмотря на крайнюю усталость, он был очень оживлен. Для него все моральные и физические страдания были уже позади. Два альпиниста из Сингапура тоже вернулись с победой, которую будет торжественно праздновать все население их родной страны.

Через два часа на перевал добрались Нейл и Алан, обогнавшие Джеффри и Майкла. Просунув голову в палатку Бернардо, Нейл радостно пожал мне руку. Мы снова были вместе, и это придавало мне сил.

Нужно было помочь Нейлу поставить палатку. Я вылез наружу и увидел медленно бредущих к нам Джеффри с Майклом. Они рассказали, что Грэхем, который по праву считается опытнейшим высотником, повернул назад на отметке около трехсот футов выше лагеря 3.

Он слишком ослаб после болезни, которую мы с ним оба перенесли, и считал, что если станет подниматься выше, то не выживет.

«Выходит, ему что-то известно о следующем этапе штурма, чего не знаю я?» Я отбросил эту мысль.

Погода портилась – нужно было скорее соорудить укрытие. Мы с Нейлом начали ставить палатку. Ветер вырвал у него угол полотнища и безжалостно трепал его, пока мы старались совладать с ним. Казалось бы, простое дело – поставить палатку, но у нас ушло на это около часа. В конце концов нам это удалось. Забравшись в палатку, мы стали ждать наступления ночи.

Мысль о том, что предстоящие семнадцать часов придется тащить на себе эти проклятые баллоны с кислородом, наполняла меня страхом.

Я чувствовал, как силы медленно, но неуклонно покидают меня, и не представлял, как взвалю эти баллоны на спину, не говоря уже о том, чтобы тащить их так далеко и высоко, по снегу, который доходил до пояса.

Чтобы успокоиться, я стал думать о том, что ждет меня после восхождения. Дом, семья, Шара. Но все это казалось невероятно далеким. Я никак не мог вызвать их в своем воображении. Это все из-за кислородного голодания. Оно отнимает у тебя все – память, чувства, силу.