Иосиф Пилюшин - У стен Ленинграда

- Что делать? - Зина быстро стала перекладывать гранаты из сумки за пазуху маскировочной куртки. - Забросаем фрицев гранатами.

- Они скорее нас забросают гранатами в этой яме, да, чего доброго, утащат к себе в траншею.

- Черта с два, - горячилась девушка, - я оставлю одну гранату для себя.

- Зачем рисковать, у нас есть выход: когда они подползут ближе, с короткой дистанции подсунем им под нос пару "лимонок". Те, кто позади, подумают, что передние наткнулись на минное заграждение. Наши тоже услышат.

Строева одобрила мое предложение. Мы приготовились к встрече.

Впереди ползли трое. Вот они приблизились к нам метров на пятнадцать. Плотно прижимаясь к земле, я наотмашь бросил "лимонку". Взрыв, за ним второй. Это Строева бросила гранату.

С нашей стороны короткими очередями открыл огонь ручной пулемет, потом бабахнуло несколько винтовочных выстрелов. Пули рядом с воронкой взрыхлили землю. Я осторожно высунулся из укрытия, чтобы проследить, куда девались немецкие разведчики. Они словно растворились в тумане.

Зина, прижавшись к моему уху, спросила:

- Что будем делать? Уходить или ждать, когда начнет обстрел их пулемет?

- Обождем, возможно, они лежат в нейтралке, могут нас заметить.

С нашей стороны вело огонь несколько станковых и ручных пулеметов, трассирующие пули били о кромку воронки; высунуться из укрытия было невозможно.

- Ну и охота сегодня! - протирая глаза от песка, сказала Строева.

В ту ночь мы не смогли погасить огонь вражеского пулемета. Уничтожили его следующей ночью.

На обломках перекрытия

На восходе солнца я вышел из разрушенного двухэтажного кирпичного дома на окраине Урицка, на участке обороны комбата майора Огурцова. Здесь на обломках перекрытия второго этажа у нас было устроено снайперское гнездо для наблюдения за траншеей противника. Стреляли мы с этого места только по крайней необходимости.

Выйдя из траншеи, я быстро зашагал к развилке дорог, как вдруг раздалась пулеметная очередь. Пули забором ложились по краю лощины, преграждая мне путь.

Я прыгнул в воронку, чтобы переждать обстрел, вернее, скрыться с глаз немецкого наблюдателя.

Здесь, в воронке, пришлось пролежать больше часа. Солнце пригревало, и я незаметно уснул, а когда проснулся, солнце стояло в зените. Стрельба прекратилась. Откуда-то, словно из-под земли, доносились звуки девичьей песни. В воздухе медленно кружилась паутинка.

Осторожно выглянув из воронки, я увидел: на дне лощины, у ручья, на кустике лозы развешано чье-то выстиранное солдатское белье. На берегу ручья, опустив ноги в воду, сидит в солдатской гимнастерке женщина. Немцы ее здесь видеть не могли. Это она вполголоса напевала. Чтобы лучше ее разглядеть, я снял чехол с оптического прицела и посмотрел в окуляр. Это была Зина Строева. Она что-то шила или вязала, негромко напевая. Недалеко от нее на сумке противогаза лежал автомат.

Встреча с Зиной была для меня неожиданностью. С неделю назад ее вызвал к себе комбат, и с тех пор я ее не видел. Шли слухи, что Зина "приглянулась" начальству и ее оставили при штабе. Что же заставило Зину прийти сюда? Я продолжал наблюдать за ней. Вот неутомимая! Я не раз видел, как, выпустив из рук оружие, она принималась за стирку, штопку, вязанье... Зина отложила в сторону шитье, достала из кармана гимнастерки письмо и начала читать. Потом закрыла лицо ладонями, и ее узенькие плечи судорожно задергались. Зина плакала! Я знал причину девичьих слез: она оплакивала гибель любимого человека.

Я быстро встал и зашагал в хозяйственный взвод, чтобы не мешать ее горю. Но не успел пройти и ста метров, как позади услышал быстрые шаги.

- Эй ты, бездомный! - окликнула меня Зина. - Куда шагаешь? Ты что, злишься?

- На тебя? Ты что, рехнулась? Я иду к ребятам поснедать. Очень рад, что встретил тебя!

Зина, глядя мне в глаза, укоризненно покачала головой:

- Зачем ты врешь? Я ведь все вижу. Ты думаешь, что девушке на фронте куда лучше сменить снайперскую винтовку на автомат и стать телохранительницей своего фронтового мужа... Жить в надежном укрытии, стучать на машинке, ведь это куда спокойнее, чем бить из винтовки по немецким стрелкам. - Строева схватила меня за руку, в ее глазах блеснули слезы: - Неужели ты, единственный человек, которому я верю, как себе, мог так обо мне подумать?!

- Успокойся, Зиночка, я ни минуты не думал о тебе плохо. Ты солдат и выполняешь приказ командира... А в чувствах своих ты сама разберешься.

- К черту философию. Один раз я послушалась своего сердца, а теперь очередь за рассудком. Я прошу тебя, дай мне винтовку.

- Зачем?

- Да ты что, ничего не знаешь? Ведь с утра немецкие снайперы закрыли доступ к передним постам роты лейтенанта Морозова. Троих наших убили. Нужно найти и прикончить этих снайперов, а то весь взвод перестреляют... А ты где-то гуляешь! Прихожу к тебе на перекрытие, а твой след простыл...

- Нет, Зина, винтовку не проси - не дам. Сам их найду.

Я быстро зашагал к траншее.

Строева шла за мной, наспех рассовывая по карманам платки, шитье и еще что-то.

- А ты потише шагай, успеешь. Все равно от тебя не отстану.

- Зина, винтовку я не дам.

- Одного я тебя не отпущу, - дернув меня за рукав, сказала девушка. Подожди меня здесь, пока схожу в свой блиндаж, а то мы больше не друзья. Строева быстро побежала к штабному блиндажу, и не успел я свернуть самокрутку, как она вышла из укрытия со снайперской винтовкой в руке.

- Идем, - решительно сказала Зина, поравнявшись со мной.

Я мельком увидел, как выглянул из блиндажа майор Огурцов и нырнул обратно. Странный был человек: даже спал, не снимая с головы стальной каски. Бойцы его не любили, считали трусом. Комбату явно не хотелось встречаться со мной. По приказу командира полка мне был в категорической форме запрещен доступ к траншее переднего края из-за ранения. Но в данном случае, когда взводу бойцов угрожала гибель от немецких снайперов, майор делал вид, что меня не замечает.

Когда мы вошли в траншею, нас догнал связной командира батальона и передал Зине приказ:

- Строева, срочно к комбату!

- Подожди, Иосиф, я сейчас.

Я присел на пенек. Мне вспомнилась рота Круглова, которую мы покинули с такой неохотой. Вспомнил майора Чистякова с его хорошей скупой улыбкой. Стало грустно...

Часто дыша всей грудью, ко мне подбежала Строева. Ее красивое лицо, раскрасневшись от быстрого бега, выражало твердую и какую-то злую решимость.

- Зачем тебя вызывал комбат?

- За неподчинение посулил штрафную. Вот зачем. Я посоветовал Зине вернуться.

- Никогда. Ты что, не понимаешь? Я снайпер и им останусь. Для этого и пошла на фронт...

Я узнавал характер Зины, который успел изучить. Строева не всегда бывала одинаковой. Иногда часами ходила задумчивая, молчаливая, а то начинала смеяться, шутить, петь, плясать. Нередко она часами просиживала не поднимая глаз и не шевеля бровью. Но эта молчаливость сменялась каким-то бесшабашным настроением. Я любил видеть ее такой, когда в ней просыпалась настоящая русская удаль. Бывало, подойдет вплотную, прищурит глаза да так улыбнется, что кровь в жилах закипит. А только захочешь обнять ее ускользнет, словно ласточка из-под крыла ястреба, да еще пальцем погрозит... И вот снова рядом со мной стоит девушка, русский снайпер, строгий, отважный, готовый вступить в опасный поединок с врагом. За последний месяц мы как-то душевно сблизились. Я вспомнил, как однажды утром, когда мы приводили в порядок жилье, к нам в блиндаж пришла Зина. Она взяла меня за руку: "Осип, я была в Ленинграде, зашла к твоему сыну. Он очень хороший мальчик, и как обрадовался мне! - Она стояла рядом со мной не поднимая глаз. - Ты знаешь, Володя принял меня за свою мать. Забрался ко мне на колени, обнял за шею и стал целовать: "Мама, ты теперь будешь ко мне приходить?" И я не могла отказать ему. А когда собралась уходить, Володя сказал: "Мамочка, принеси мне сахару". И я обещала".