Дмитрий Ломоносов - Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

В те годы весь берег залива, омывающего центр города, был застроен портовыми сооружениями и причалами. Теперь это благоустроенная парковая зона, летом до позднего вечера заполненная гуляющими людьми, отдыхающими от дневной жары.

На причале толпился народ, ожидавший погрузки, весь берег заполнен ящиками и контейнерами, стояли клетки с животными из какого-то цирка.

Вечером погрузились на теплоход, разместились прямо на открытой палубе. Все места, где только можно было расположиться — в каютах, коридорах, на трапах, ведущих в нижние палубы, даже в трюмах, — были заполнены. Перегруженный корабль тронулся и к утру уже был на рейде Красноводского порта. С палубы теплохода был виден город. Выглядел он очень симпатично: белые домики в небольшой долине, окруженной с суши отвесными серыми скалами.

Однако нам еще долго пришлось любоваться видом далекого города: на очереди под разгрузку стояли многие грузовые и пассажирские суда. На западном берегу суда грузились в нескольких портах — Махачкале, Дербенте, Баку, а разгружались только в небольшом порту Красноводска. В первую очередь принимали корабли, на которых перевозили раненых из многочисленных эвакуируемых госпиталей.

Мучимые голодом и жаждой, мы четыре или пять дней ожидали разгрузки. Наконец-то, разгрузившись, мы прежде всего помчались на городской пляж, чтобы заглушить жажду и смыть с себя соль и пот…

Город представлял собой тяжелое зрелище, это лишь издали он казался таким приветливым. Все улицы были заполнены людьми, расположившимися лагерем. Семьи с детьми сидели и лежали прямо на мостовых, оставляя только узкий проезд для редких автомашин. Они сооружали навесы из простыней и одеял, чтобы защититься от палящего солнца. Тут же горели небольшие костерки из щепок и хвороста, на которых готовилась какая-то еда.

Наша троица устроилась во дворе одноэтажного домика на запертом крыльце. Помню бесконечное состояние голода и жажды, от которой кое-как помогало море, теплое, будто подогретое. В городе не было источников питьевой воды: имелась небольшая опреснительная установка, мощности которой не могло хватить на увеличившееся в несколько раз население. Воду дополнительно подвозили морем в цистернах и по утрам раздавали по пол-литра на человека. При раздаче возникали жуткие сцены: матери, имевшие детей, требовали для них дополнительного водяного пайка, но взять детей с собой в давку и толкучку они не могли. Раздатчики воды не доверяли им и отказывались наливать, что приводило к истерическим воплям.

Паровозы, прибывающие с материка, имели заправленный водой тендер и атаковывались обезумевшими от жажды людьми. Не имея сил им противостоять, машинисты отгоняли их, поливая кипятком из шлангов и обжигая струями пара.

Один раз ночью уже привычно завопили сирены, заухали зенитки: и сюда добрался немецкий самолет. В переполненном городе началась было паника, но быстро утихла, объявили отбой тревоги.

Настал, наконец, день, когда мы погрузились в теплушки, и наш эшелон отправился в многодневный путь через всю Среднюю Азию и Казахстан в Казань.

Эшелон, который резво тащил паровоз серии «Ов» — «Овечка», — состоял из нескольких (пяти или шести) товарных двухосных вагонов-теплушек, заполненных до отказа нашим коллективом, двух или трех вагонов-ледников и одного пассажирского вагона. Станцией назначения значилась Казань. Эшелон имел наименование-шифр, который директор Любарский нам сообщил, настоятельно рекомендуя его запомнить на случай, если случится отстать от поезда. И это, как станет видно из дальнейшего текста, весьма пригодилось.

В железнодорожном составе, к которому эшелон был подцеплен, были еще различные вагоны — открытые платформы, заставленные ящиками с какими-то станками, запломбированные товарные вагоны, сопровождаемые вооруженной охраной, размещавшейся в отдельной теплушке, несколько вагонов-цистерн. В таком составе поезд шел до Ташкента, после чего почти на каждой крупной станции его формировали вновь.

Теплушки были переполнены. Мы задыхались от духоты, мучимые голодом и жаждой. В европейской части страны уже наступила осень, а здесь, на юге Туркмении, была еще изнурительная жара. На станциях и полустанках запасались водой, наполняя ею все имевшиеся емкости, но она быстро кончалась.

Первые несколько дней поезд шел по пути, проходившему где-то вдоль южной границы Туркмении среди густого лиственного леса. Кроны деревьев иногда даже сходились над вагонами, образуя зеленый туннель. На небольших станциях и разъездах поезд останавливался надолго, пропуская эшелоны с военными грузами и составы нефтеналивных цистерн. На станциях шумели базары местных жителей, продававших виноград, абрикосы, персики, дыни и другие фрукты, а также аппетитные румяные лепешки-чуреки, возвышающиеся вожделенными горками. Под жарким южным солнцем плоды к концу дня теряли «товарный» вид, и торговцы-туркмены, одетые в стеганые халаты, в мохнатых шапках (как они в такой экипировке переносили тропическую жару?), сначала пытались продать свой подпорченный товар по дешевке, но в конце концов отдавали его даром: не тащить же его домой!

Денег на покупки не было, а обменять что-нибудь из одежды уже было невозможно: к этому времени она превратилась в грязные лохмотья, едва прикрывающие тело. Пробовали «подканывать», но сердобольных среди суровых туркменов в бараньих шапках не встречалось, а денег на уплату не было.

Голод вынуждал нас совершать весьма неблаговидные поступки. Когда случалось остановиться на перегоне между станциями, мы совершали набеги на бахчи и виноградники, применяя специальную тактику. Передовой отряд в три-четыре человека демонстрировал намерение поживиться плодами, чем привлекал к себе внимание сторожей, вступая с ними в перепалку. Тем временем на другом участке бахчи или виноградника, маскируясь в посадках кукурузы, растущей по краям поля, наполнялись «чем Бог послал» мешки и завязанные узлом рубахи. Однако добываемая таким путем пища хотя и была очень вкусной, но малокалорийной. Содержавшаяся в ней влага быстро испарялась, и голод вновь заявлял о себе.

Духота в теплушках выгнала нас на крыши вагонов, где мы ехали почти всю дорогу по Туркмении, оставаясь на них и на ночь. Очень быстро приспособились бегать на ходу по крышам вдоль всего поезда, перескакивая через междувагонные промежутки, спускаться с крыши на тормозные площадки вагонов. Отдельные смельчаки научились перебираться на крыши прямо из раздвижных дверей вагонов.

На больших станциях размещались эвакопункты, на которых нас кормили заранее заказанным по станционному телеграфу обедом, если можно так назвать эту еду. Как правило, «обед» состоял из миски «затирки» (она же «затируха») или, что было предпочтительней, пшенной каши. «Затирка» приготовлялась так: на голый стол насыпалась тонким слоем мука и смоченными в воде руками растиралась, превращаясь в подобие раскрошенной вермишели. Затем она заваривалась в кипящей подсоленной воде. Иногда полученную жидкую баланду сдабривали хлопковым маслом, горьковатым на вкус.