Михаил Козаков - Фрагменты

— Ну, в чем дело? Ну, скажи ты мне откровенно, в конце концов. Ведь как-никак мы с тобой вместе немало всего переиграли и переставили. Тебя не устраивает мое решение вещи?

Он мимикой показал что-то вроде: «нет, почему же, можно и так».

— Олег, пойми, я иначе ее не вижу.

— Понимаю.

— Но улыбнуться, как прежде, и прочее ты не хочешь?

— Не могу, — ответил Даль. — А усилий делать не хочу. Все равно это будет вымучено…

На том мы тогда и расстались. Давить я на него не мог, да и не хотел. Значит, так он теперь себя ощущает… Что ж, я об этом догадывался в последнее время…

С «Ночи ошибок» мы уже не работали вместе и редко виделись. В 76-м я встретил Олега в ВТО и узнал, что он окончательно ушел из «Современника» и собирается поступать на Высшие режиссерские курсы. Я принялся уговаривать его прийти в Театр на Малой Бронной, где работа тогда еще радовала и сулила радужные перспективы. Недавно была сыграна «Женитьба» в постановке Эфроса, по-прежнему с успехом шел «Дон Жуан», да и я надеялся продолжать ставить. Очень хотелось, чтобы мы с Далем снова стали партнерами, — а вдруг он еще и сыграл бы в моих спектаклях? Я мечтал тогда о «Маленьких трагедиях» Пушкина (Даль — Моцарт!), о Шекспире и о многом другом, что в будущем могло бы, глядишь, обернуться реальностью.

Олег, по своему обыкновению, мало говорил, больше слушал. Потом сказал: «Обдумаю». Ему понадобился еще один небольшой виток — две недели пребывания на режиссерских курсах — перед приходом на Бронную. Это было в 77-м, и Даль уже достаточно послонялся по разным театрам. Несколько раз покидал «Современник» — и вновь возвращался туда, поработал в Ленинграде в Театре имени Ленинского комсомола, занесло его и во МХАТ, которым уже руководил в ту пору Большой Олег.

Последнее произошло в 71-м году. Будучи режиссером-стажером МХАТа, куда меня пригласил Ефремов, я занимался пьесой Леонида Зорина «Медная бабушка» — судя по всему, «разминал» ее для Ефремова-постановщика.

На мой взгляд, «Медная бабушка» — это хорошо стилизованные диалоги, написанные со знанием и пониманием атмосферы того далекого времени и конкретного состояния Пушкина в 34-м году. Жуковский, Вяземский, Долли Фикельмон, Соболевский, Софи Карамзина и другие — все они не столько «действующие лица», сколько собеседники и оппоненты Пушкина в этой пьесе Зорина, которая не есть собственно пьеса, а, скорее, «лезедрама», или литературоведение в драматической форме.

Мы искали исполнителя центральной роли. Шли пробы внутри театра и за его пределами. Я предложил Ефремову Олега Даля.

— Пожалуй, только не сорвется ли он?

— В плане выпивки?

— Не только. Ненадежен. Человек настроения.

Кажется, я тогда впервые услышал определение, которое Ефремов повторил уже после смерти Даля, когда мы толковали с ним об этом трагическом событии.

— Талантливый был человек, — сказал он, — чертовски талантливый, но всю жизнь оставался дилетантом…

— Ты полагаешь? Он же был мастер.

— Мастер, но уверен, что дилетантизм в искусстве и погубил его в конечном счете…

Тогда, в 71-м году, во МХАТе, Даленок действительно сорвался. Он провел несколько блестящих репетиций, а потом однажды просто-напросто не пришел и, по своему обыкновению, бесследно исчез.

Может быть, ему не нравилась роль? Нравилась. Не устраивали партнеры? Они были ничуть не хуже, чем в тогдашнем «Современнике» или в Ленинградском театре имени Ленинского комсомола. Мой разбор? Возможно, хотя Даль на тех трех или четырех репетициях, которые я вел, работал увлеченно и всерьез готовился к показу. Однако исчез — и с концами. Даже не отзвонил. Не счел нужным.

— Ну что я тебе говорил? — сказал Ефремов и предложил продолжать поиск актера на роль.

Следующим кандидатом был Александр Кайдановский, потом Ролан Быков. В конце концов Пушкина, как известно, сыграл сам Ефремов в режиссуре Анатолия Васильева и в собственной постановке, но это уже другая история, результатом которой и стал мой переход на Малую Бронную — «к Эфросу», хотя официально руководил театром Дунаев.

Почему Даль отказался от продолжения репетиций — вопрос и по сей день до конца не ясный; да, впрочем, и все, связанное с Далем, не может стать ясным и понятным до конца. Во всяком случае, для меня, хоть я и пишу эти строки, пытаясь именно разобраться в натуре моего покойного друга и в причинах его окончательного и поспешного бегства от нас, его партнеров по жизни и театру…

Тогда же он, скорее всего, запил. Короткое слово — запой, страшное слово, тяжелое слово, а начинается это всегда легко, невзначай; не только по Далю знакомо. Выпил накануне, утром слегка поправился, потом еще… Идти на репетицию с опозданием да к тому же и с запашком вроде неловко. «Ай, не пойду-ка я сегодня. Ну, пропущу один день. Ничего страшного. Подумаешь, одна репетиция…». И понеслось. «Понеслась, понеслась, понеслась… И вот уже вдали что-то кружит и пылит воздух». Это позже, задним числом подыскиваются теоретические выкладки, подводится серьезнейшая база бесперспективности предприятия, в нашем случае именуемого «Медной бабушкой», — причем иногда, как на этот раз, теоретик оказывается словно бы и прав. «Вот видишь, — говорит он потом, — правильно я поступил. На хрена мне это было нужно? Тогда я еще, конечно, не смог для себя сформулировать, что именно меня не устраивало, но нюхом-то я чувствовал: что-то здесь не так…» — «Ну позвонить ты хотя бы мог? Ведь я ручался за тебя перед Ефремовым, когда приглашал на роль. Я-то ведь сам был на птичьих правах во МХАТе». После паузы, взгляд в себя: «Извини, но я думал, ты и так поймешь». — «Я понял. Ну да ладно! Дело прошлое. Черт с ним. Так как насчет Малой Бронной?» — «Обдумаю…»

О. Даль и М. Козаков на репетиции «Месяца в деревне» И. Тургенева в Театре на Малой Бронной. 1977

И вот в 77-м году мы вновь с Олегом под одной крышей — в Театре на Малой Бронной, у Эфроса.

К приходу Даля на Бронную театр, что называется, достиг своего пика. Даль всегда умудрялся поспевать в новое для него дело в момент восхождения, — казалось бы, чистое везение или потрясающая интуиция. Не тут-то было. Как общеизвестно, после пика тропе некуда идти, кроме как вниз.

Так было у Даля с «Современником», так произошло и на Бронной, хотя ни сами театры, ни тем более новичок-пришелец не подозревали, что пик достигнут — или почти достигнут. Это «почти» еще могло бы оказаться для Даля спасительной лазейкой, но что до «Современника», то там его опоздание на несколько лет оказалось попросту роковым. Основатели театра, ведущие его актеры — Кваша, Сергачев, Табаков и другие — были старше Даленка на семь-восемь лет — пустяк! — однако этот возрастной разрыв многое решил в его судьбе.