Пако Тайбо II - Гевара по прозвищу Че

Чтобы прорвать завесу дезинформации, Движение 26 июля организовало еще одно интервью для американского журналиста. 23 апреля Аиде Сантамария и Селия Санчес поднялись в горы Сьерры вместе с представителем Си-би-эс Робертом Тэйбром и оператором. Главное интервью происходило на пике Туркино («восхождение на него было почти мистическим действом»), самом высоком и недоступном месте горной системы. Именно тогда была сделана фотография партизан, размахивающих винтовками и кричащих «вива Куба!», которая в течение многих лет служила символом кубинской революции.

Че был тогда в прекрасном настроении: он наконец-то добыл себе парусиновый гамак.

«Гамак — предмет вожделения каждого партизана; лишь я один еще не получил его из-за партизанского закона, гласившего, что парусина дается только тем, кто уже сделал гамаки из мешков. Это должно было служить для борьбы с ленью. Гамак из мешковины мог сделать каждый, и как только ты делал его, то обретал право получить парусиновый гамак, едва их доставляли в отряд. Из-за моей аллергии я не мог пользоваться мешковинным гамаком — дело было в пыли и ворсе — и должен был спать на земле. Поскольку у меня не было гамака из мешковины, то я не должен был получить и парусинового. Эти повседневные мелочи составляли часть дискомфорта партизанской жизни, к которому каждый должен был притерпеться. Но Фидель обратил внимание на мое положение и сделал для меня исключение, так что я смог получить гамак».

После спуска с пика Туркино астма Че снова обострилась. Ему было очень плохо. Он плелся в хвосте колонны, и у него забрали его автомат «томпсон». «Чтобы получить его обратно, понадобилось почти три дня, и они относятся к числу самых трудных дней, из тех, которые я провел в Сьерре: я был безоружен, а мы в любой момент могли столкнуться с жандармами».

Они продолжали укреплять отношения с кампесинос.

«В те дни я должен был выполнять свои обязанности медика повсюду, куда мы ни приходили. Это было довольно скучно, так как у нас было очень мало медикаментов, а набор заболеваний в Сьерре оказался очень однообразным. Признаки нищеты говорили сами за себя: преждевременно состарившиеся беззубые женщины, дети со вздутыми животами, зараженные паразитами, страдающие от рахита и общего дефицита витаминов.

Я помню маленькую девочку, наблюдавшую за консультациями, которые я давал местным женщинам, пришедшим в почти религиозном настроении, чтобы выяснить причину своих страданий. Когда подошла очередь ее матери, эта маленькая девочка, прислушивавшаяся ко всему, происходившему в хижине, где я вел прием, шепнула в ухо матери: «Мама, этот доктор рассказывает всем одну и ту же историю».

Партизаны и кампесинос сплавлялись в единое целое; никто не знал, на каком этапе долгого перехода это случилось, или же когда то, что провозглашалось, стало истиной: мы с кампесинос стали заодно. Что же касается меня, я знаю только одно: те медицинские консультации для сельских жителей Сьерры сделали решение, к которому мы только подходили, куда более прочным и продуманным. Многострадальные и терпеливые жители Сьерра-Маэстры и не подозревали, что выступили в роли кузнецов, выковавших нашу революционную идеологию».

Странствуя по дорогам и проселкам Сьерра-Маэстры, доктор Гевара заблудился. Он три дня скитался в чащобе, пока кампесинос не показали ему, где находится лагерь повстанцев. «Я был очень тронут теплым приемом, который мне оказали, когда я снова попал в отряд».

Теперь, в начале мая, партизаны курсировали по долинам и взгорьям восточной части Сьерра-Маэстры: они искали партию оружия, которая должна была прийти в Сантьяго. Сообщения об отправлении этого груза были противоречивыми, а он был очень важен, так как численность отряда сильно возросла благодаря молодым кампесинос. Один из бойцов авангарда, отправившийся на поиски контакта, был захвачен соддатами гарнизона Пио-дель-Агва и казнен.

Оружие имелось, зато источники информации повстанцев были очень ненадежными. Вместо новостей приходилось удовлетворяться слухами. Не попало ли оружие в руки армии? Пока партизаны пребывали в ожидании, к ним поднялся еще один американский журналист, Эндрю Сент-Джордж. С ним пришлось иметь дело Че, поскольку никто в отряде не говорил по-английски, а они могли кое-как общаться на французском языке. Как раз во время пребывания Сент-Джорджа американское телевидение передало интервью Тэйбра. «Это обрадовало и ободрило всех, кроме корреспондента. Бедное маленькое журналистское сердце Эндрю Сент-Джорджа оказалось разбито. На следующий день после трансляции он на своей яхте отплыл с побережья Бабуна в Сантьяго-де-Куба».

Передача интервью Тэйбра было не единственным из важных сообщений, дошедших до слуха повстанцев. Во время суда над пленными членами экспедиции «Гранмы» один из судей высказал несогласие с правительством, проголосовав против предложенного приговора. Решившись на это, судья Мануэль Уррутиа рисковал жизнью.

В ожидании новостей об оружии мятежники проводили время, сражаясь с москитами, обучаясь выживанию в ужасных антисанитарных условиях Сьерры, медленно распространяя свое влияние и увеличивая количество сторонников. В это время

«качество нашего обоняния находилось в соответствии с нашим образом жизни. Мы могли различать гамаки партизан по запаху. Злейшими нашими врагами были «макагуэра», разновидность слепня... которые жалили нас в открытые места. Расчесанный укус сразу же воспалялся, настолько мы были грязны».

Слухи об оружии реализовались 18 мая. Когда груз поднялся в горы,

«это было совершенно удивительное зрелище. Перед сияющими глазами бойцов были выставлены орудия смерти. Три станковых пулемета, три автомата «мэдсен», девять винтовок «М-1», десять полуавтоматических карабинов «джонсон» и шесть тысяч патронов. Хотя на каждую винтовку «М-1» было всего лишь по 45 патронов, их и прочее оружие раздали согласно достоинствам каждого бойца и стажу его пребывания в Сьерре. Че вручили один из «мэдсенов». Я до сих пор помню, как взял этот автомат, весь в каплях смазки».

Партизан теперь стало более ста пятидесяти человек, и среди них появилось несколько довольно колоритных фигур. Один из них — симпатичный молодой кампесино по кличке Ковбой Кид, очень походивший на этого легендарного юношу. Парню предстояло пройти по жизненному пути плечом к плечу с Че. Был в отряде и пятнадцатилетний мальчик с фермы, которого звали Хоэль Иглесиас. Первое впечатление Хоэля при виде отряда было не очень-то воодушевляющим: «Мы увидели толпу тощих людей, бледных и бородатых, одетых в очень бедную форму, которая воняла на всю округу». Фидель не принял его в отряд, сказав, что мальчик еще слишком мал. Но Хоэль, как и многие другие кампесинос, пришел не для того, чтобы уйти обратно. Когда другие неудачники отправились по домам, он продолжал крутиться в отряде до тех пор, пока Че не обратил на него внимание.