Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

С нами едет художник Борисов делать этюды, юноша только кончил Академию… Кругом масса воды, куда ни взглянешь, все реки и даль… Везде масса рыбы и попахивает треской. Сначала маленько странно, а потом хорошо! На Крайнем Севере солнце совсем не заходит, буду фотографировать в 12 часов ночи и зажигательным стеклом закуривать папиросы… На Двине есть город Красноборск. Жаль не остановились, ибо это наверно была столица царя Берендея…»

Витте не только очаровал Савву Ивановича, но и подал ему большие надежды на сотрудничество. Недаром Савва Иванович заговорил в письме о пользе встречи, о том, что она отразится на детях. И действительно, отразилась, через пять лет. Но знал бы он тогда — как!..

Строительство дороги на Архангельск было делом грандиозным, но и рискованным. Объем работ предстоял чудовищный, трудности почти непреодолимые. Однако все эти препятствия и сверхсложные задачи, которые ставила перед путейцами Северная земля, только обостряли ум, находчивость, дерзость русских инженеров, сметку десятников и рабочих. Дело еще только разворачивалось, а Савва Иванович уже думал об эксплуатации дороги, о ее эстетике.

Савва Иванович пил чай с морошкой, один.

— Медведь сдох! — воскликнул в удивлении Антон Серов, останавливаясь в дверях.

— Какой медведь? — не понял Савва Иванович.

— Наверное, тот, что эту морошку лопал. Никогда не видел вас в одиночестве.

— Все в Абрамцеве, а я приехал в Москву, чтоб тебя повидать. Расскажи, как прошли торжества в Борках, твои торжества.

Савва Иванович налил гостю чаю, придвинул туесок с морошкой.

Антон виновато улыбнулся:

— Волновался и потел, как мышь перед кошкой. Врожденное холопство. Вся бравада слетела. И это при том, что я своими глазами видел, какие это люди.

— И что же это за люди?

— Машины, заведенные до отказа машины.

— Ты, Антон, давай по порядку. Не каждый день с царями беседуем.

Борки стали знамениты катастрофой царского поезда в 1888 году. Поезд сошел с рельсов, упал под насыпь, и несколько человек были изувечены, среди них знаменитая впоследствии Вырубова. Царя и его семью хранил Бог: сдвинулись стены вагона, удержали крышу, и никто из их величеств и высочеств не пострадал. Говорили, правда, что от беды спас семейство сам царь Александр, удержал крышу на своей могучей спине, потому никого и не ушибло. Может, было и то и другое, сначала помогли стены, потом сила царя: он действительно гнул пальцами медные пятаки.

Катастрофа в Борках оказалась счастливой не только для царского, спасшегося от гибели семейства, но и для Витте. За несколько месяцев до катастрофы Сергей Юлиевич ехал в царском поезде от Ровно до Фастова. Поезд шел с очень большой скоростью, и Витте представил министру путей сообщения адмиралу Посьету доклад, требуя замедлить движение на целых три часа. Доказательства Витте были следующие: погонный фут русских рельсов весит 22–24 фунта против 28–30 заграничных, шпалы на дорогах России деревянные, за границей — металлические, балласт песочный, за границей — щебенка.

Расписание изменили, но Александр III был очень рассержен, он сказал Витте:

— Я на других дорогах езжу, и никто мне не уменьшает скорость, а на вашей дороге нельзя ехать просто потому, что ваша дорога жидовская. (Дорогу строил И. С. Блиох. — В. Б.)

Такое же недовольство высказал и министр Посьет. Ему Витте ответил, и царь этот ответ слышал.

— Знаете, ваше высокопревосходительство, — сказал Сергей Юлиевич, — пускай другие делают, что хотят, а я государю голову ломать не буду, потому что кончится это тем, что вы такой ездой государю голову сломаете.

Витте как в воду глядел.

На обратном пути из Ялты царский поезд, весьма тяжелый, ведомый двумя товарными паровозами, выбил рельс возле станции Борки.

Теперь, в 1894 году, в этом городке Харьковской губернии освящали церковь и часовню, построенные во спасение семьи государя. Серову был заказан групповой портрет «Александр III с семьей».

— Картину мою поставили в павильоне, возле церкви, где для их величеств и высочеств был устроен чай, — рассказывал Антон Савве Ивановичу. — Заправлял приемом харьковский предводитель дворянства граф Капнист. Он звал меня быть у картины, когда святое семейство изволят осмотреть ее. А я не пошел.

— Но отчего?! — воскликнул Савва Иванович.

— Не знаю. Струсил, должно быть… Когда меня позвали, государь сказал: «Кажется, она еще не совсем кончена». И я опять не нашелся, сказал, как щенок: «Да, не совсем». Тут подскочил Капнист, представил меня, а царь говорит: «Мы давно знакомы». Потом подошли Ксения и Михаил, а я, бедный, не знаю, как быть: кланяться — не кланяться. Поклонился слегка. Ксения тоже в ответ поклонилась, Михаил руку подал. Тут еще подошел Сергей Александрович, тоже за руку поздоровался. Вот и весь мой фурор. Царица чай пила, ей, видно, неудобно было подойти, а потом сразу началось представление харьковского дворянства. Капнист мне говорил позже: царица посмотрела картину и сказала Ксении: «Папа очень хорош и ты», а Ксения ответила, что на эскизе она лучше. Сам же государь сказал, как вошел: «Михаил совершенно живой, а против перчатки протестую». Наследник и Георгий не понравились… С Победоносцевым познакомился, он картину одобрил, почему-то за исключением Михаила. Как говорится, успех был, но уж и надоели мне эти Борки.

— Ты засиделся на одном месте, — сказал Савва Иванович. — Не хочешь ли прокатиться, хорошо прокатиться, так что дух будет захватывать?

Смотрел загадочно.

— На Север, что ли? — догадался Антон.

— Костенька уже чемоданы собирает, а ведь вы, как два сапога. Антон, обещаю: вы не только увидите красоту, которая изумительнее детских сновидений, вы станете Колумбами этой красоты… Существует и практическая сторона. Костеньку одного отпускать боязно. Он охотник, человек легкий. Увлечется медведей стрелять — и плакало искусство. Я вашими картинами украшу вокзал. На Серова и Коровина будут ежедневно взирать тысячи зрителей!

— Лескова я написал, царскую семью написал… Еду, Савва Иванович.

— Антон, ты — умный человек! Вам будет с Костенькой и весело, и дружно.

На Серова и Коровина друзья и знакомые художники смотрели с жалостью, предлагали брать винчестеры, патроны, заряженные пулями. Выдумщик Мамонтов посылает добрых людей на съедение белым медведям.

Иные же не одобряли выбор Саввы Ивановича, попыхивали синей завистью.

«Из Вашего письма я узнал, — писал Нестеров Аполлинарию Васнецову, — что Костя Коровин и Серов поехали по поручению С. И. Мамонтова на север в Архангельск, но, по-моему, в выборе художников С. И. оказался не находчивым, что будет делать Костенька, например, в Соловках, как он отпишет природу могучего и прекрасного севера, его необычайных обитателей?! Ведь это не Севилья и не Гренада, где можно отделаться приятной шуткой. Серову же, мне кажется, там будет скучно (как художнику). А впрочем — никто, как Бог!»